Степанида Борисова: Шаманство – это тоже театр одного актера

Знаменитая якутская этно-рок-певица, ведущая актриса «Саха театра», исполнительница роли девы-воительницы в спектакле «Кыыс Дэбилиэ» рассказывает о мистической подоплеке якутского пения, об общих чертах в профессиях актера, шамана и эпического певца, а также о тонкой грани между сценой и жизнью в традиционном и современном якутском театре.

– Расскажите, в каких условиях проходило ваше детство? Какие обязанности были у якутского ребенка в пятидесятые годы прошлого века?

– Мы жили с мамой в маленьком доме на ферме Кэгэримэ (Мегино-Кангаласский район). В нашем доме была всего одна комната, где, кроме нас, жили еще две семьи. У входа – печка, по стенам – лавки (нара-орон). Справа от входа – печь, за ней – дрова. Мы с мамой помещались на лавке в правом углу.

Взрослые с утра до вечера работали в колхозном хлеву, где держали всех коров. Я была самой старшей среди детей и в пять лет отвечала за всех остальных. За теми, кто уже мог ходить сам, я просто присматривала, а самого маленького носила на руках.

Помню, один мальчик, Миша его звали, проглотил две пятикопеечных монеты. Они застряли у него в дыхательном горле, и он стал задыхаться. Я не знала, что делать. Стояла и кричала от страха. На мое счастье зашел сосед. Он нагнул Мише голову, зажал между ногами и два раза хлопнул по попе. Монеты упали на пол.

Пять лет мне было, но я все равно уже чувствовала ответственность за чужие жизни.

– Вам случалось слушать в детстве якутских эпических певцов олонхосутов –  исполнителей якутского эпоса «Олонхо»?

– Только по радио. Хотя талантливых людей встречать приходилось.

В восемь лет я впервые попала в соседний поселок на праздник Ысыах (праздник кумыса и летного солнцестояния, главный якутский праздник. – В.К.). Брат, который меня привез, куда-то делся. Я ходила одна в толпе и увидела высокого человека, увешанного вилками и ложками. В поселке у него было прозвище «Немец Яков». Это он из подручных материалов сам себе сделал шаманский костюм. Он импровизировал, сочинял стихотворение про пенис. Его слушало много народа, но в основном – ребята. Я понимала, что речь идет о чем-то неприличном, но стихи были очень красивые, и он так хорошо говорил!

– И никто его не прогонял?

– Как можно прогнать такого человека?! Таких обычно боятся. Он может сказать, что с тобой случится или что ты, мол, такой и такой. И потом стоишь, как оплеванный.

– Кто вас учил якутскому пению?

– Когда я училась в седьмом классе, в мой день рожденья 15 апреля ко мне пришла бабушка Матрона. Они с моей мамой, видимо, рожали в один день. У нее тогда сын родился, который умер через два года... И вот она приходила, плакала, что он умер, и радовалась, что я жива. И пела тойук (песня–импровизация. – В.К.) о том, как родила сына и как его потеряла. До этого я никогда не видела, чтобы человек сочинял песню на ходу.

Потом однажды к нам один старик зашел. Он немного выпивший был. У якутов раньше было принято угощать любого, кто зашел. Даже если самим есть нечего, чай наливали. Я поставила на стол чай, хлеб и масло. Он спел тойук о своей жизни.

– А как вы начали выступать?

– В пятидесятые годы олонхосутов особенно никуда не пускали. Мы в основном пели тойуки о коммунистической партии. Я помню, когда мы соревновались с девочками, я говорила: «Давайте, девочки, споем о партии тойук!» И втроем мы были с этим тойуком и в городе, и по телевидению. Потом меня взяли в район. Называлось это почему-то «литературный монтаж». Я читала стихотворение «Саха сирэ» («Якутская земля». – В.К.). После этого про меня написали в газете.

А в 1966 году, когда я училась в девятом классе, к нам зашел незнакомый человек и спросил: «Здесь живет ли Стеша Семенова, которая поет?». Он сказал, что хочет поставить олонхо «Нюргун Боотур» (одна из самых известных якутских эпических поэм о богатыре, посланном богами защищать землю от чудовищ из преисподней. – В.К.) и предложить мне петь за Туйаарыма Куо (юная красавица, которую богатырь спасает от чудовища. – В.К.)». Я только рот открыла. Говорю: «Не знаю, надо спросить директора»… Так я поехала в Якутск. Мне пришлось впервые в жизни петь по нотам. Раньше я пела, как хотела, сама сочиняла мелодию. Ноты давались мне с трудом. Тем не менее, мы получили первое место. Пятнадцатого апреля, в мой день рождения, меня вызвали еще раз, и наше выступление показывали по телевизору.

– В вашей биографии говорится, что, когда вы учились в Москве, вам трудно было учиться по системе Станиславского. Почему?

– Потому что я не верила. Многие ситуации нужно было пережить в воображении и изобразить, а я не могла. Например, расстроиться из-за того, что заяц съел морковку, которую я посадила.

– В вашей родной деревне не было огорода и морковки?

– Был огород, колхозный. Мы там с мамой работали. Я капусту поливала. По сто ведер за день носила. Для ребенка это очень много. Я и в обморок падала, и кровь у меня носом шла. Но ничего из того, что мы выращивали, нам не доставалось. Все отправляли куда-то.

Так что, никакой обиды на зайца у меня быть не могло. Ну, на фиг, пусть кушает! Для меня это было не трагедия.

– Как раньше проходили театральные гастроли в якутской деревне?

– До нас актеры в тулупах и в валенках на конях и на быках гастролировали. Своего транспорта не было. В одной деревне лошадей и сани с быком дадут, так в другую и ехали.

В наше время уже автобусы давали. Мы выезжали трижды в год. На месяц в начале осени, немного перед Новым годом и на два месяца весной. Жили и выступали в клубах. Порой настолько были непригодные для жизни помещения, что там даже летом в капроновых чулках выступать было холодно. Уставали друг от друга на этих гастролях ужасно. Смотреть друг другу в лицо уже не могли!

А сейчас мы не гастролируем, потому что даже суточные получить нельзя. Народ лежит себе дома и смотрит телевизор, видео, DVD. И уже не хочет думать. Денег нет. Работы нет. Люди живут на пенсии своих бабушек и дедушек. И это – алмазная Якутия. Это – золото, это – нефть. Россия должна гордиться своей Якутией, где такие природные богатства. Но, знаете, сколько написали статей, что вот якуты такие и такие хорошие здания построили! Например, про то, как первый президент Якутии Николаев медицинский центр построил. Казалось бы, радоваться нужно! Неужели мы этого не достойны?! Якутск – вообще страшный! До сих пор нормального водопровода нет!

– Расскажите, пожалуйста, про вашу первую серьезную роль. Вы ведь играли какую-то девушку из легенды?

– Это история про одну красивую девушку по имени Суохальджыйа Толбонноох. Она приглянулась одному богатому молодому человеку. Он прислал к ее родителям сватов и через них пообещал дать калым – по одной золотой монете за каждый метр пути от его дома до дома невесты. Девушка любила другого, батрака, но родители согласились. Богач приехал, провел с ней ночь. На следующий день должна была состояться свадебная церемония, но жених заявил, что невеста, оказывается, потеряла девственность до свадьбы. Суохальджыйа Толбонноох не вынесла позора и повесилась. Ее похоронили лицом вниз, чтобы другим неповадно было.

Так вот, наша труппа приехала с гастролями в ту самую деревню, где все это случилось. Я тогда редко выступала, потому что была во втором составе. Однако актриса, которая должна была играть девушку-самоубийцу, испугалась. Пришлось ее заменить. Мне тоже страшно было. Ко мне подходила одна женщина из местных и говорила: «Ты такая молодая! Зачем ты взялась за эту роль!? Мы тут сами даже говорить о ней боимся!». Поэтому я перед спектаклем кормила сцену водкой (совершила обряд кропления. – В.К.) и говорила по-якутски (обращаясь к своей героине. – В.К.): «Я буду играть, как написано в роли, если это неправда, если в твоей жизни все было по-другому, прости меня! Я буду играть, как я чувствую, как я сама это представляю. Если тебе не понравится, не сердись на меня!»

– И как все прошло?

– Шикарно! Я как будто летала. И, конечно, зрители были все очень довольны. Людей было столько, что они не помещались в зале и смотрели спектакль через открытую дверь. Если смотреть со сцены, дверной проем был заполнен лицами до самого верха. Они вставали на стулья и бильярдные столы, чтобы меня видеть…

– Вы как-то говорили, что якутские актеры старшего поколения помогли вам стать настоящей якуткой. В чем это выражалось?

– Это не специально. Просто так само получается, когда вместе работаешь. Даже если ты не следишь за ними, все равно это входит в тебя, потому что ты с ними на гастролях. И в жизни, и на сцене огромную школу получаешь.

Меня учили по Станиславскому, это «школа переживания», а у них была «школа представления». Кроме того, они научили меня любить театр, быть преданной театру.

Про торбаза (традиционная якутская обувь с завязками. – В.К.) я уже как-то рассказывала. Мне Матрена Васильевна Слепцова показывала, как их правильно завязывать. Раньше смотрели на обувь девушки и оценивали, жениться на ней или нет. Если неаккуратная, если грязнуля – все видно. Я в торбазах еще в школу ходила, но правильно завязывать их меня никто не учил. Мама с утра до ночи на работе была, ей было не до меня. Я совершенно свободно росла. Но кое-какие вещи она мне все-таки объяснила. Она мне говорила: «Ты, Стеша, поешь по-якутски, «кылысахом». Если поешь в дороге, в незнакомом месте, на природе где-нибудь, не ори, громко не пой. В дороге долго не пой. В незнакомом доме или в амбаре не пой совсем».

Ведь когда человек хорошо поет, черт тоже с ним поет. Может соревноваться и обидеться, и тогда все это плохо закончится.

– Скажите, какая ваша роль оказала наиболее важное влияние на якутский народ?

– Не знаю, но думаю, что для якутов самая главная моя роль – Кыыс Дэбилийэ (девушка-богатырка из одноименной эпической поэмы. – В.К.). Очень важная роль. Потому что это все-таки «Олонхо». Хотя критики и не любят этот спектакль, я точно знаю, что «Олонхо» был признан «шедевром нематериального наследия человечества» из-за нашего спектакля. Представители ЮНЕСКО приезжали его смотреть. Японцы очень хотят, чтобы у них этот спектакль шел, французы меня к себе зовут. А московским критикам он не очень нравится. Думаю, дело в том, что изначально эпос «Олонхо» был ближе к театру представления. В нем и так все преувеличенно: богатырь только родился – и за один день стал взрослым мужчиной!

– И его нужно изображать «толстым» голосом?

– (Смеется) Ну, не «толстым», а, по крайней мере, громко и четко... Вот два года назад на «Дети Азии» (международные детские спортивные соревнования, которые проводятся в Якутске. – В.К.) Андрюша (Андрей Саввич Борисов, министр культуры Республики Саха-Якутии и главный режиссер «Саха театра» – В.К.) так сделал, что в малом зале «Саха театра» выступали все азиатские «шедевры нематериального наследия». Из якутов были трое современных олонхосутов. Но люди в основном немолодые. И голоса слабые, без микрофона выступать не могут.

Я тоже выступать должна была. Надела свое черное якутское платье с украшениями и сижу в последнем ряду, слушаю.

 После наших выходят корейцы. У них тоже свой эпос есть. Один кореец – певец. Белый костюм у него и веер. Второй – барабанщик. И певец вроде безголосый, но его слышно без микрофона и взгляд от него оторвать невозможно, такой шарм у человека!

В зале сидели наши якутские специалисты по якутскому эпосу, которые тоже очень любят наш спектакль «Кыыс Дэбилиэ» поругать. Пришлось мне защищать честь Родины. И тут, я смотрю, наши-то приободрились. Тут они кое-что поняли!

– Иными словами, нужно исполнять «Олонхо» так, чтобы это было зрелищно и артистично?

– Да, голос должен быть. И эпический певец-олонхосут и шаман должны быть первоклассными актерами. Это был театр одного актера. Шаман знал, как людей затягивать, как заводить, как брать, где кульминация и чем надо заканчивать. И потом приходил в себя, успокаивался.

И олонхосут отличный актер был – очень хорошо чувствовал пространство, в котором пел. Вот он сидит в юрте около печки. И вокруг люди сидят, которые ни телевизора, ни книг не знают. И на тебя смотрят. А ты рассказываешь! Это замечательно!

Я в детстве настоящих олонхосутов никогда не видела. Но про тех, кого слышала по радио, точно могу сказать: голосом они владели отлично.

– Вы часто выступаете перед аудиторией, которая не знает якутского языка. Как вам удается установить с ней контакт?

– Это чисто энергетическая связь. Если человек чем-то полон, он всегда держит внимание. В театре это называется «специальные физические действия». Смотришь в сторону – весь зал туда начинает смотреть. Потом поворачиваешься и слушаешь. И все прислушиваются. От тишины начинается что-то. У меня сейчас уже такой опыт, что меня не волнует, кто как ко мне относится. Это – внутренняя сила. Она-то и держит.

Василий КОСТЫРКО