Александр Иличевский: "Нет дыма без огня. И нет мифа без истины"
07.10.2009 | Литература |
Со стороны твоя биография воспринимается как высокая и гремучая смесь. 1001 ночь каспийского детства, физико-математическая школа при МГУ, Московский физико-технический институт, научная работа в Израиле и Калифорнии, и вдруг в 21 год — уход в литературу, книги стихов, рассказы, романы, становишься лауреатом и финалистом главных литературных премий России (рассказ «Воробей» получил премию имени Юрия Казакова за лучший рассказ года, затем последовали три финала «Большой книги», и роман «Матисс» получил Букеровскую премию), одним из ведущих современных писателей. При этом не оставляя страсть к экстремальным путешествиям, в особенности с азиатским вектором, мысленно продолжая течение Волги в сторону колыбельных цивилизаций. Вообще, Волга в твоей личной и литературной судьбе течет особым образом и не всегда впадает в Каспийское море, во всяком случае к этому не сводима, как когда-то по-своему и для Велимира Хлебникова. Ну вот, здесь, кажется, три вопроса: и о чувстве пути, и о перемене судьбы, и о речи реки…
Сережа, давай как-то по-иному повернем интервью. Я уже не раз отвечал на подобные вопросы. Давай лучше мы будем говорить о последнем романе. Конечно, с радостью. Я просто не был уверен, что вправе спрашивать о нем, поскольку речь идет о еще не опубликованном, только что написанном тобой новом романе «Перс», объем которого, кажется, превышает «Войну и мир». Как долго ты работал над ним? Ну, не «Войну и мир». «Анну Каренину» превышает. Я сам оказался поражен объемом, который контролировался только замыслом. При том, что я медленно пишу, очень медленно. Но как бы там ни было, роман написал сам себя. Он еще в работе, так как месяц, который прошел после его окончания, — явно недостаточное время для огранки и шлифовки. Работа длилась три с половиной года. Последние полгода — вообще не поднимая головы. Тот случай, когда то, что пишешь, накрывает тебя, как штормовая волна. И твоя задача не бороться с ней, а умело задерживать дыхание. В основе «Перса» лежит давний замысел — незавершенный роман «Солдаты Апшеронского полка». Но только замысел, в «Персе» ничего не было использовано, все написано заново на тысячу парсеков — страниц вперед. Новый роман — о многом. Кажется, это все-таки не дилогия, а два тома — с условными подзаголовками «Европа» и «Азия». Посмотрим, как его можно будет разделить, — если, возможно, придется следовать техническим требованиям издательства. Хотя мне бы очень не хотелось этого. Читатель должен иметь в руках все измерения книги. Куда же идут эти полтора миллиона букв, можно ли хоть приблизительно очертить — о чем эта книга, этот, как ты говоришь, «opus magnum»? «Перс» — о детстве, о Каспии, об Апшероне, о метафизике геологии, о реформе ислама, о смерти и любви, о соколиной охоте, о степи, о путешествиях и Каспийском море как таковом, о Велимире Хлебникове, о его Персидском анабазисе. То есть роман в определенной мере исторический: спасибо прадеду, комиссару 11-й Красной армии, участнику штурма Энзели и операций Персармии на территории Ирана — в поддержку Эхсан Уллы-Хана и Кучик-Хана. Есть в романе также отчетливая детективная линия, решающая вопрос о поимке Бин Ладена, — как это ни странно, но предлагается не только метафизическое решение проблемы (первоочередное в этом вопросе, конечно), но и вполне реальный сценарий. Насколько я знаю, порой ты пишешь некие поэтические эскизы, предваряющие дальнейшую работу в прозе. Недавно в издательстве АСТ вышла даже вышел целый том таких стихотворных новелл, своего рода зерен, каждое из которых могло бы стать рассказом или романом. Предшествовало ли «Персу» нечто подобное? Меня время от времени преследовал образ Апшерона. Место рая — детства — настойчиво требовало интерпретации. Я провел лучшее время жизни на Каспии, ничего почти не зная о нем — об истории, географии, о культурном смысле Персии, воротами в которую он является. И работа сознания настойчиво требовала актуального прочтения этой тайны. То есть я понял однажды, что мое влечение к Каспию есть не только влечение к загадке детства. В детстве все предметы даются крупным планом, потому что познание мира осуществляется больше ощупью и зрением, чем сознанием. Например, я до сих пор помню узор трещин на асфальте перед нашей калиткой и три островка верблюжьей колючки, которые всегда в них произрастали. До сих пор горький вкус Каспийской волны наполняет мой рот, стоит о нем лишь вспомнить. С этим нужно было что-то делать, этот огромный солярный мир следовало, наконец, целиком прочесть и понять. Ты говоришь, что один из лейтмотивов романа — реформа ислама. Речь идет об историческом материале или это метафора, создание нового мифа? Знаешь, нет дыма без огня. И нет мифа без истины. Главное при развитии мифа — удержать строгость следования образу и подобию истока. Это было главной задачей в романе, и некоторая сдержанность в интерпретации — следствие этого стремления. Если говорить о фабуле, то речь идет о некоем Апшеронском полке имени Велимира Хлебникова. О некоем существующем в постимперское время Каспийском фаланстере, о собрании егерей-дервишей, работающих в национальном заповеднике в северной части Муганской степи. Главный герой — Хашем Сагиди, предводитель и жрец этого собора природы, утвердившись с помощью добрых дел в местной традиции, проходит путь Христа. И оказывается сначала отвергнутым, а затем — как выясняется в конце романа — традиция воскрешает зароненное им зерно новой веры. Но эти слова — только схема, ты сам понимаешь. Вопрос в достоверности. Главная задача состояла в экзистенциальном анализе проблемы. Задача эта долгое время не давала мне покоя, я искал подступы к ней последние пять лет — и все время натыкался на сопротивление именно достоверности — и вот вдруг штурм удался… Гений Велимира Хлебникова вел его от славянской колыбели вниз по Волге к персам, зороастризму, об этом его путешествии мало знают. А у тебя Хлебников — одно из действующий лиц, какова его роль в романе? Хлебников — один из главных героев романа. Фабула «Перса» сообщает, что один из наших современников, Хашем Сагиди, перс, семи лет от роду, вместе с матерью бежавший от антишахской революции в СССР, обнаруживает себя поглощенным русским языком, поглощенным фигурой Хлебникова. К нему в руки попадает архив Рудольфа Абиха, бывшего начальником Хлебникова в Персармии. Троцкист Абих до самой смерти собирал материалы к своей книге о персидском походе Хлебникова. Отношения Абиха и Хлебникова напоминали пытливые притязания рационального разума к гению, из которого разум желал извлечь корень практической пользы. Абих погибает в тюрьме НКВД. И спустя десятилетия этот архив чудом открывается в одном из подвалов Баку. Хашем Сагиди его впитывает и толкует как руководство к действию. Он несколько сходит с ума — создает миф и им поглощается, артистически примеривая на себя образ Хлебникова и становясь таким образом пророком. Понимая, что Хлебников шел в Персию именно с целью быть признанным Сахиб-аз-заманом, Повелителем Времени. Его не устраивало шутовское звание Председателя Земного Шара, выданное ему в насмешку Есениным и Мариенгофом в Харьковской филармонии. Ему требовалось метафизическое признание своих заслуг перед языком, перед Богом. И мой герой пытается примерить на себя эту шкуру Хлебникова, шкуру Марсия. И, кажется, у него получается. Это если в двух словах, минуя десяток персонажей и сонм столкновений Когда начинаешь читать этот роман, первое впечатление от ткани: мощная речевая турбина с большим внутренним запасом. Этой сдержанной силы — дело, без лишних слов — не то чтобы не хватало в прежних вещах, но ее прибыль — золото. Скорость усилена, почти взвинчена, при этом все кажется внешне спокойным. Краткие подглавки — в несколько абзацев, на одном выдохе, сродни тугим галсам яхты при хлестком ветре. Ни присесть, ни отвлечься, зазевался — смыло. Такое резкое, энергичное письмо кажется необычным, тем более в тысячестраничном романе. В этом смысле русская традиция смотрит вослед с дивана, как Обломов на Штольца. Хотя, с другой стороны, мы знаем историю об Ахиллесе и черепахе. И все же — нет ли у тебя опасения за читателя на таких крутых горках? Если заботиться о читателе — ничего путного не напишешь. Есть диктат замысла и художественного смысла, который замысел этот должен произвести. Написанные иным способом вещи меня не интересуют. Единственная забота писателя — о внятности. «Перс» написан проще любого другого моего романа. Меня в нем более интересовали структурные метафоры, а не метафоры локальные. В романе даже есть глава-пьеса. Но это не значит, что роман в целом полистилистичен. В определенном смысле «Перс» сентиментален, как и положено романному мифу. Роман предваряет посвящение: Алексею Парщикову. Долгие годы для тебя он был и другом, и учителем, одним из самых близких собеседников. В этом году его не стало. Замысел «Перса» обсуждался с Алешей, наверное, лет уже восемь. Он был таким Моби Диком, за которым я отправился в плавание. Алеша участвовал в навигации. Окончательный замысел был сформирован всего только одним высказыванием: «Ты написал мудрую «Гуш-Муллу» (эта книжка очень ему нравилась. — А.И.). А ты не думал о том, чтобы написать интеграционный художественный текст, задаваемый ее смысловым полем?». Это как раз и было то, на что я не решался из-за очевидной непомерности задачи. И тут уж отступить я не мог… Алеша ждал, когда я допишу «Перса». И когда я поставил точку, первым импульсом было — послать его по адресу syntikster@googlemail.com. Но потом сообразил: зачем? Ведь он уже прочитал. Когда можно ожидать выхода книги? Если Богу будет угодно, «Перс» выйдет месяца через два. Повторяю, он еще в работе. Но точка уже поставлена. И последний, нехитрый вопрос. Что ты сейчас читаешь? И что смотришь? Или после точки в этом марафоне твоего нового романа уже ни до того, ни до другого? Звенящая тишина, пустота? Счастье? Как ни странно, никакого особенного опустошения, которого я опасался, сейчас нет. Может быть, потому, что следующий роман уже написан наполовину. Он тоже ужасно интересный, фабульно — научный детектив. Сюжет, впрочем, довольно невеселый. Но ужасно интересный. То есть не терпится уже. Сейчас приступаю к завершающему этапу сбора материалов и расследований. Таким образом, чтение сейчас — рабочее. Но книжки две сторонние есть. Чеслова Милоша «Придорожная собачонка» — из разряда тех, что хотел бы написать сам. И моего любимого Сола Беллоу — «Подарок Гумбольдта», очень смешной, грустный и умный роман. Беседовал Сергей СОЛОВЬЕВ |
