Александр Рожников: "Мне кажется, что на данном жизненном этапе я начал понимать для чего я родился"

Заслуженный художник Российской Федерации А.А.Рожников учился у Народного художника России, скульптора Ю.П.Поммера, Народного художника СССР, скульптора Н.Б.Никогосяна, Народного художника России, скульптора А.Н.Бурганова. С 2002 года он – непременный участник всех крупных творческих проектов Министерства культуры Московской области.

– Александр Александрович, на сегодня в своей творческой жизни к какому итогу вы подошли?

– Мне кажется, что на данном жизненном этапе я начал понимать для чего я родился. В моей жизни было несколько витков. В детстве я мечтал стать художником. И эта детская мечта через всю мою жизнь шла неким фоном. Я и пел в детском хоре, и достаточно долго занимался хореографией, выступал даже в Колонном зале Дома Союзов с полькой. Занимался классической борьбой в Люберецком «Спартаке». А перед самой армией мы с ребятами на базе клуба силикатного завода создали вокальный ансамбль. Затем я два года отслужил в армии, где окончательно определился стать художником. После службы стал искать ту творческую среду, где можно было бы и жить, и творить, но в то же время готовиться к поступлению в художественное училище.

– Выбор профессии, как правило, диктует домашняя среда.

– Великих художников в нашей у нас не было, но с семьей мне повезло. Я родился в многодетной рабочей семье. Я шестой ребенок в семье. Отец мой, уроженец Рязанской области, всю свою жизнь проработал на силикатном заводе слесарем-станочником. Мама работала там же. Жили мы, можно сказать, в сельских условиях в Люберецком районе в поселке Красково.

– И тем не менее, кто-то же в семье, повлиял на ваше творческое начало.

– Отец – гармонист, можно сказать, «первый парень на деревне». Сохранились даже фотографии, где он, весь из себя красавец, стоит с гармошкой – справа две девицы, слева две девицы. Мама – певунья, голос у нее был уникальный. Несмотря на то, что я поздний ребенок, я застал те времена, когда отец играл, а мать пела. Состояние праздника и творчества в семье было всегда. Мать, к тому же, рукодельница. Она из лоскутков что-то мастерила, вышивала, плела крючком кружево, салфеточки, подзоры. А отец – мастер на все руки. Он из металла мог сделать все что угодно. У нас во дворе были даже качели, которые он для меня смастерил. Я, раскачиваясь на них и пел. Несмотря на то, что отец из рабочей семьи, «породистость» в нем прочитывается. Он нам рассказывал, что род его пошел от генералов Рожниковых, которые еще при Иване Грозном возглавляли пограничные казачьи разъезды.

– А вы не пытались восстановить генеалогическое древо?

– Пока нет, но думаю, такое время когда-нибудь наступит, и мы проследим развитие нашего рода Рожниковых. Мои братья и сестры тоже были склонны к искусству. Оба брата отлично рисовали. А старший брат пошел по линии точных наук. После окончания энергетического института он попал в закрытый институт. Это были шестидесятые годы. И, по его рассказам, первые узлы для первых наших спутников изобретал он. Для нас старший брат всегда был примером.

– То есть, с одной стороны, вас окружала домашняя творческая среда, а с другой стороны, появилась некая планка, которую задал ваш старший брат и за которой надо было тянуться.

– Да, но я пошел все-таки по творческой стезе. После службы в армии я решил стать художником-оформителем. На тот момент училище «1905 года» готовило художников-оформителей в том числе. Но мне надо было еще и на жизнь зарабатывать. После долгих поисков в Текстильщиках я нашел Художественно-оформительский комбинат. На втором этаже на дверях висела вывеска «Живописный цех». Это очень интересно, когда приходит молодой человек, видит такую надпись, думает, что сейчас откроется дверь, а там стоят мольберты, сидят живописцы и пишут картины. Тогда мне было 20 лет. Красавец со спортивным телосложением, с бешеным желанием учиться, работать и что-то создавать. Открываю дверь: грузоподъемный тельфер едет по огромному цеху, лежат щиты 3х2, с которых составляются огромные панно на торцы московских домов – «Летайте самолетами Аэрофлота», «Спички детям не игрушки» и т.д. Это сейчас баннеры делают, а тогда все делалось вручную, масляными красками, затем все это монтировалось. Подхожу к начальнику цеха, представляюсь. Как оказалось, художники ему не нужны, а нужны грузчики, но он все-таки пообещал мне место художника. Действительно, через три с половиной месяца в бригаде освободилось место художника, и меня перевели туда учеником. Это был 1980 год. И уже в 1982-м меня заметили профессиональные художники, которые делали работы на все официальные государственные праздники для Красной площади – на ноябрьские и майские. Они делали эскизы и сами же выполняли эти огромные панно. Я поступил в эту бригаду художников-профессионалов в качестве подмастерья. Поучаствовал в оформлении Красной площади в 1982–83 годах. Летом этого же года я поступил в Строгановку на отделение скульптуры.

– А с чем был связан такой резкий поворот?

– Бригада, в которой я работал оформителем, тоже пришла в недоумение. Дело в то, что в моем родном городе Люберцы была детская художественная школа и взрослая скульптурная студия при ДК. В детскую мне было поздно идти, а во взрослую меня поначалу не хотели брать. Преподавала там профессиональный скульптор Антонина Васильевна Маслова. Именно она внушила мне, что я талантлив, и мне надо сразу поступать в ВУЗ. Первую работу, которую она дала мне сделать – это копия греческого бога Диадемина, которого я слепил за два занятия, после чего она спросила, где я занимался. А я занимался всем, чем угодно, но только не изобразительным искусством. Затем она дала мне задание слепить копию с гипсовой головы Гудона. Был такой французский скульптор, который делал анатомические вещи в качестве наглядного пособия для художников. То есть это голова, на которой нет кожи, а только лишь мышцы. Копию этой головы с гипсового оригинала я слепил за четыре занятия, после чего она у меня еще раз спросила, где я занимался. Изначально она не поверила, что я нигде не занимался, подумала, что я лукавлю. Но это было на самом деле так. И вот тогда она мне посоветовала идти не в художественное училище на художника-оформителя, а сразу поступать в ВУЗ на скульптурное отделение. Через год, поверив в то, что я с искрой Божьей, начал готовиться в Строгановку. Первый раз я туда поступал в 1982 году, но не добрал полбалла. Для меня это был триумф успеха, потому что я не был уверен, что меня допустят к экзаменам с тем багажом, который у меня был, но в то же время охватила какая-то досада.

– Неужели не дали дополнительные места?

– А вот это уже интересный момент. Я человек настырный и пошел на прием к ректору, а он мне в сердцах заявил: «Вы пришли в храм искусства, и сюда надо приходить уверенной поступью, а не ползти на брюхе», – чем меня очень обидел. Я сказал: «Сюда я еще вернусь твердой поступью» – и ушел, хлопнув дверь. Сейчас мне неудобно, что тогда поступил с ним именно так. Для меня самое неприятное, что он в конце 1982 года умер, а на следующий год я поступил, но поступил в еще более жестких условиях. Тогда впервые в Строгановке был введен предмет реставрация живописи, а вакансии были взяты за счет отделения живописи и отделения скульптуры, то есть по два места были взяты у скульпторов и у живописцев. Проучившись год, я понял какой аванс от жизни я получил. Это действительно храм искусства, это уникальное художественное заведение с уникальным на тот момент, да и сейчас преподавательским составом. Период в Строгановке с 1983 по 1988 годы – это нечто волшебное в моей жизни. Потом началась политическая вакханалия. Мне повезло, что в стабильной стране я получил бесплатное образование у лучших мастеров именно в скульптуре. Я почувствовал, что такое традиции, что такое преемственность, что такое русская национальная культура. Но наступил год 1991, за ним 92–93-й, ставшие для меня очень тяжелыми на эмоциональном уровне. Мне исполнилось 33 года, я достиг возраста Христа, в изобразительном искусстве я был абсолютно никому не нужен. Да и вообще тогда не до искусства было. Живописцы никому не нужны были, а что говорить о скульпторах. Но, будучи к тому времени депутатом Красковского поселкового совета, по просьбе ветеранов мне удалось в поселке Коренево Люберецкого района поставить композицию, посвященную погибшим в Великой Отечественной войне кореневцам. Скульптура, может быть, по композиции, по идее достаточно банальна, это некая реплика в сторону Мамаева кургана, но для меня она является знаковой в плане становления как скульптора. Она выполнена практически в авторском исполнении. Это трехметровая гранитная глыба, обнаженный юноша с автоматом в граните. Композицию придумал я сам, более того, сам вылепил, вырубил в граните вместе со своим приятелем Владимиром Казбековичем Азизовым – мастером из гранитной мастерской. Сейчас этот памятник украшает центр Коренево, место вокруг памятника благоустроено, ухожено. Люди несут цветы, 9 мая там проходят торжественные мероприятия. А в Люберцах установлены 5 моих композиций, начиная от «Воина-освободителя» у вечного огня и заканчивая несколькими бюстами, стоящими на территориях школ, которые носят имена этих людей. И для меня это очень важно и приятно. К примеру, 41-ая гимназия носит имя маршала авиации П.С.Кутахова. Бюст Павла Степановича я сделал к 20-летию присвоения этой школе его имени. А два года назад на территории 20-й школы, которая носит имя первого авиаконструктора вертолетостроения А.М.Черемухина, также был поставлен бюст в моем исполнении. Причем все работы сделаны очень качественно. Бюсты – в бронзе, на гранитных постаментах. Ученики этих школ видят отношение власти к тем великим знаковым людям, которые на земле Люберецкой творили историю. Именно здесь А.М.Черемухин в 1931 году поднял свой первый вертолет на высоту 620 метров, и Сталин сразу засекретил эту программу. Причем сын Чермухина принимал у меня работу в глине. Работу у меня принимал также и сын маршала Кутахова, он в чине генерал-лейтенанта авиации. Приезжал с сыном, прослезился.

– В Люберцах вы – человек узнаваемый?

– Да.

– Перед открытием памятника, когда на него еще наброшено покрывало, но он вот-вот обнажится, что вы испытываете?

– Каждый раз, словно сдаю экзамен, защищаю диплом в Строгановке. Каждый раз, как в первый раз, жду реакции собравшихся людей. Когда слышу первые аплодисменты, делаю выдох.

– Вы чувствуете, когда аплодисменты искренние, а когда формальные?

– До сегодняшнего дня мне везло. Формальных аплодисментов не слышал еще ни разу. В 2008 году мы открывали памятник Блоку и Менделеевой на территории дома-музея Блока в Тараканове. Эту композицию мы поставили в 30 метрах от храма, в котором они венчались, с тем расчетом, что храм будет восстановлен и, возможно, там будут венчаться, после чего новобрачные шли бы к Блоку и Менделеевой возлагать цветы. На открытие памятника мы пригласили главного блоковеда С.С.Лесневского. Он не видел ни эскизов, ни работы в глине, то есть был поставлен перед фактом. Конечно же, он дал согласие приехать, но у него была неприятная тревога, он не знал, что ему сейчас покажут. Он всю свою жизнь посвятил Александру Александровичу, а тут, не посоветовавшись с ним, ставят памятник. Уже после открытия памятника С.С.Лесневский рассказал, что, когда покрывало сползло, он сразу же влюбился в памятник. Он подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Я волновался, но у вВас получилось. И, вы знаете, у вас это получилось потому, что вы – тоже Александр Александрович». Это единственный памятник, где Блок со своей женой, они в русских национальных одеждах. Кстати, это была подсказка директора музея А.А.Блока в Тараканове Светланы Михайловны Мисочник. Она мне рассказала, что, когда Блок и Менделеева приезжали в Тараконово, то всегда переодевались. Она надевала сарафан, он – косоворотку. Именно так я их и изобразил. Получилась очень лиричная, камерная и в то же время теплая композиция. Он читает стихи, а она, затаив дыхание, слушает.

– В этом году мы отмечали 50-летие со дня первого полета человека в космос. Особенно широко отмечалась эта дата на Саратовской земле. И там ваша рука чувствуется.

– Мне очень повезло. По этому поводу я и в церковь сходил, и свечку не один раз поставил. В Саратове в октябре прошлого года был проведен конкурс на реконструкцию места приземления Гагарина. Причем итоги конкурса были подведены за четыре месяца до открытия комплекса, одним из условий которого было сохранение тех скульптурно-архитектурных элементов, которые уже есть на этом поле. То есть это бетонный памятник Гагарину и 27-метровая уменьшенная копия той ракеты, которая стоит у нас на Проспекте Мира. Ракета была поставлена в 1965 году, памятник Гагарину – в 1981 году. Колоссальная сложность заключалась в том, что и ракета, и Гагарин ориентированы против солнца, то есть солнце постоянно светит в спину, и они воспринимаются только силуэтом. Ставить так изначально по всем архитектурным канонам нельзя было. А нам надо было сделать галерею космонавтов первого отряда. Их было 24 человека, но полетело в космос 12. По ходу конкурса наш творческий коллектив предложил сделать портреты Циолковского и Королева как основоположников космоса – один теоретик, другой практик. В конкурсе принимало участие 20 скульпторов – 19 саратовских и я из Подмосковья. Ничего не хочу сказать отрицательного в адрес скульпторов из Саратова, но они предложили нереальные по воплощению в эти сроки проекты. Более того, ни один проект не учитывал существования уже поставленных композиций. Я в своем творчестве пытаюсь с глубоким уважением относиться к тем скульпторам и художникам, которые до меня уже что-то создали. Мне лично было бы неприятно, если бы через сто лет мои произведения снимали и ставили непонятно что. Так вот, когда мы приехали на место уже существующего мемориального комплекса, то пришли к выводу, что эту реконструкцию можно решить только в стиле соцреализма, причем в хорошем понимании этого стиля. Я считаю, что мы с архитектором Михаилом Тихомировым виртуозно решили эту задачу. Мы сделали галерею космонавтов с полуоборотом к солнцу. Все они смотрят на Гагарина, а четко по оси с ракетой Гагарина мы поставили отдельную звездную композицию, на которой – барельефы Циолковского и Королева. Гагарин смотрит и на основоположников, и своим товарищам по полетам и помахивает рукой, а все 12 космонавтов смотрят на него. Причем стелы мы сделали в форме усеченной ракеты. Получилась некая ступенчатость. Таким образом, площадь получилась завершенной. 7 апреля в день открытия комплекса у приехавших сюда людей создалось впечатление, что это было здесь всегда. Для меня как для художника это великое счастье. А.Н.Пахмутова и с Н.Н.Добронравовым и летчик-комонавт, дважды герой СССР Г.М.Гречко дали высокую оценку, а на тот момент председатель Совета Федерации С.М.Миронов сказал, что этот комплекс должен стать Всероссийским памятником и охраняться государством.

Виолетта СТЕПАНЯНЦ