Артемий Троицкий о КГБ, Пугачевой и Агузаровой

— Артемий Кивович, как вообще Троицкий стал Троицким? И как повлияло на вас то, что вы часть детства провели в Праге, вам ведь было доступно гораздо больше информации, чем обычному советскому ребенку?

— Я вообще никогда сознательно не то что карьеры не делал, но и целей в жизни не ставил. Я всегда жил абсолютно спонтанно, весело и эта кривая выносила меня непонятно куда. Так действительно получилось, что мои родители были отправлены по линии ЦК КПСС в столицу тогдашней Чехословакии, где работали в редакции органа мирового рабочего и коммунистического движения — журнале «Проблемы мира и социализма». В этой самой Праге я жил с восьми до тринадцати лет, это была середина 60-х. И жил я в таком международном сообществе, там было много всяких иностранных детей, соответственно там было много информации — естественно, гораздо больше, чем в Советском Союзе.

Хотя Чехословакия была страной социалистической, где действовали всевозможные ограничения и цензура, она все же в центре Европы, поэтому пронизывалась этой европейской информацией. Я впервые услышал рок-н-ролл в возрасте восьми лет в 63-м году, во время осенних каникул в детском лагере. Мне сразу же понравилась эта музыка, я стал ее увлеченно слушать. Но в отличие от большинства меломанов я был таким очень ушлым и дотошным. Мне было мало просто слушать эту музыку и под нее балдеть, мне хотелось еще знать, о чем там поется и что это за люди и т.д. Соответственно я стал учить английский язык, переписывал и переводил тексты песен тех же «Beatles» и «Rolling Stones», охотился за западными журналами и таким образом оказался обладателем достаточно уникального знания. Особенно когда в 68-м году мои родители были из Праги отозваны, и мы оказались в СССР, где опять же все балдели от «Beatles», но информации не было вообще и никто ничего не знал. Я с помощью Леонида Борисовича Переверзева, это в то время был наш главный джазовый критик, а с его сыном Борей я учился в школе в одном классе, с помощью еще каких-то своих друзей по Праге, которые были постарше меня и раньше вернулись в Союз, — я внедрился во всю эту нашу хиппово-меломанскую тусовку.

Мы с моим пражским другом Сашей Костенко стали вести первые в Москве дискотеки, это было в 1972 году в главном здании МГУ, кафе Б-4. Аппаратуру мы брали в аренду у «Машины времени» и «Удачного приобретения». И поначалу мы делали все, что хотели. А потом, когда мы стали популярными, пропорционально этому начинали закручиваться гайки. Два года у нас все было в полном порядке, за это время дискотек развилось уже довольно много, и комсомольское начальство обратило на них внимание.

И к нам пришел не кто-нибудь, а председатель комитета комсомола МГУ, он сказал: «Так, ребята, у вас тут непорядок! Вы нам должны предоставить репертуар той музыки, которую вы крутите! Мы должны знать, что тут за песни у вас звучат». На что я ответил: «Дискотека у нас импровизированная, я просто приношу с собой пластинки, и мы их крутим. Мы выполняем какие-то заявки, все это дело варьируем, поэтому я не могу предоставить вам то, что вы требуете». Тогда мне говорят: «Или будет такой список (причем его еще надо было утвердить!), или до свидания!» Я сказал: «До свидания!» Потому что категорически не хотелось подкладываться под какую-то цензуру. То же самое произошло и с рок-группами. Пока они просто играли на танцульках, исполняли в основном иностранный репертуар, причем большинство солистов английского языка не знали и пели, воспроизводя на слух неизвестно что, и это было безобидно, никто на это особо не обращал внимания. А когда уже стало понятно, что это некое явление, группы уже начинают петь на родном языке и не песенки типа «Вся жизнь впереди», — тут уже пошли репрессии. А самые жестокие репрессии начались уже с начала 80-х годов. Тут уже можно говорить о преследованиях, арестах, черных списках и т.д.

— А у вас были какие-нибудь проблемы с КГБ?

— В то время очень многие люди погорели или стали стукачами из-за того, что занимались каким-то подпольным бизнесом. Я знаю, что мной интересовались, но я был такой круглый и гладкий, что брать меня было не за что. Все-таки меня в некий момент пригласили в отдел кадров моего института. Я работал тогда младшим научным сотрудником в довольно престижном Гуманитарном научно-исследовательском институте искусствознания, бывший «истории и искусств», и мне вменили там общение с иностранцами. Я на самом деле вел переписку, а иногда и общался с приезжающими сюда иностранными музыкантами, в частности американскими. Мне это дело припомнили и предложили писать какие-то отчеты, рапорты. На что я совершенно честно и искренне сказал: «Ребята, я совершенно никакой не диссидент, политикой не интересуюсь, я занимаюсь только музыкой. Я вам клянусь, что со всеми этими американцами, англичанами, итальянцами и прочими, если это девушки, я могу интимными отношениями заниматься, а с парнями я разговариваю только о музыке. Они все любят Советский Союз, они все прогрессивные ребята».

Мне сказали: «Вы все-таки подумайте, мы вам еще перезвоним!» Мне перезвонили, я сказал то же самое, и через пару месяцев после этого меня уволили из института. После чего у меня уже началась такая реально подпольная карьера. То есть я уже нигде не работал, но поскольку к тому времени был известным журналистом, внедрился в такой «профком литераторов». Была такая серенькая хитрая организация, где состояли люди, которые нигде не работали, но жили на гонорары. А гонорары у меня были даже несмотря на все запреты — мне в 83-м году вообще запретили печататься в Москве, даже под псевдонимами. Но у нас была очень странная страна, поэтому в это же самое время в Латвийской ССР я вел ежемесячную телевизионную передачу на тамошнем первом и единственном государственном канале. Программа называлась «Видео-ритмы». Это была первая в СССР программа в стиле MTV. У моего эстонского друга, который был радиолюбителем, была мощная антенна, и он с MTV, с финского, шведского телевидения пиратским способом записывал клипы, а я их гонял прямо с лейбаками MTV в эфире и комментировал. 

— Вы имеете непосредственное отношение к возникновению и продвижению «Звуков Му» Петра Мамонова, как это было?

— С Петей Мамоновым мы были друзьями юности, и знал я его с начала 70-х годов. Он всегда был чудаковатым человеком — «фриком», скажем так. Песни он начал писать в самом начале 80-х годов, и я оказался его первым слушателем. То есть он мне как-то позвонил и сказал: «Я тут кое-что сочинил, может быть, тебе понравится?» Я к нему поехал, он тогда жил в хрущевке около станции метро «Каховская». И он мне спел свои песенки, в том числе некоторые ставшие классикой: «Источник заразы», «Шуба-дуба-блюз»… Мне это ужасно понравилось, я сказал: «Петя, супер! У тебя прекрасно получается, надо бы тебе сделать группу». Инициатива наказуема, и когда возникла группа, в ней был Мамонов, наш общий друг Саша Липницкий, который с нуля начал осваивать бас-гитару, барабанщики там были самые разные, возник единственный профессионал в коллективе — клавишник Павел Хотин, а я играл на соло-гитаре.

Но надо сказать, что я играл со «Звуками Му» только в репетиционный период, и ушел я оттуда до того, как группа осуществила свою публичную премьеру, это было в начале 1984 года на новогоднем вечере в английской спецшколе, из которой Мамонова в свое время выгнали, а Липницкий все-таки смог ее окончить. «Звуки Му» — это была очень своеобразная группа, потому что Петя Мамонов сам по себе своеобразнейший человек, со своим видением, стилем, своими ужимками... Все это произвело очень сильное впечатление на знаменитого продюсера и музыканта Брайана Ино, который увидел в них что-то такое, чего он никогда не видел на Западе, — это редко случается. Большинство — это варианты и аналоги существующего, а вот второго такого фрика, как Мамонов, и такой группы, как «Звуки Му», больше нигде в мире не было. И Брайан Ино стал их продюсировать.

Но тут уже произошла такая история, как конфликт мягкого изысканного английского джентльмена Ино и брутального Мамонова. Брайан Ино хотел подчеркнуть необычность группы и как-то отобразить это в звукозаписи, а Петя, наоборот, хотел, чтобы альбом у него звучал хорошо, шикарно, культурно, не хуже чем у «Депеш Мод», «U2» или кого-нибудь еще. Ну, и поскольку Ино человек мягкий, а Мамонов усугубленный, к тому же сильно пьющий,  в общем-то, Петя Брайана Ино сломал. Альбом на самом деле не удался, хотя «Звуки Му» имели огромный успех как концертная группа на Западе. Они прогастролировали по всей Европе, проехали по Америке от берега до берега и повсюду имели большой успех. Но альбом их не выстрелил. После чего, собственно говоря, карьера «Звуков Му» в их классическом составе закончилась и начались уже у Пети карьеры киношная и театральная. 

— Поскольку я отслеживал все события тогдашней московской подпольной музыкальной рок-сцены, то оказался в 83-м на самом первом концерте группы «Браво» на велотреке в Крылатском. Они там играли вместе с «Центром» Василия Шумова, и, надо сказать, это было их первое, абсолютно сенсационное выступление. Все обезумели от девушки, которую тогда звали, как все думали Ивана Андерс, на самом деле, как выяснилось намного позже, это была Жанна Агузарова. Я тут же очень полюбил эту группу и стал их всячески продвигать и проталкивать. Затем судьба группы «Браво» приобрела в высшей степени трагический оборот — их свинтили, арестовали, Жанна попала под суд и в ссылку за поддельные документы как раз на имя Иваны Андерс, причем она сама нарисовала этот паспорт.

Это была абсолютно скандальная история, а для меня очень странно, что, во-первых, Жанна Агузарова не стала востребованной киноактрисой — я думаю, это была бы феерическая актриса, дива; а во-вторых, что история Агузаровой и «Браво» до сих пор не легла в основу какого-нибудь фильма или даже телесериала, поскольку это была самая авантюрная, самая дикая поп-история во всей истории нашей эстрадной музыки. Когда Жанна в 85-м году уже отовсюду вернулась, мы с ней продолжали дружить, я даже написал за нее сочинение на вступительных экзаменах в музыкальное училище Иполитова-Иванова. Было дело! Поскольку я писал хорошо и грамотно, а Жанна — не очень хорошо и не очень грамотно, она мне сообщила тему сочинения, а я стоял там же в коридоре с бумагой и ручкой наготове; я быстренько на подоконнике написал за нее сочинение, за которое она пятерочку получила, и в училище поступила. А с Пугачевой мы тогда близко дружили.

Еще в 84-м году, когда Агузарова была в местах не столь отдаленных, я дал Алле послушать ее записи. Пугачевой Жанна сразу дико понравилась и она сказала: «О! Это я в молодости!» Алла Борисовна стала поклонницей Агузаровой и соответственно, как только та легализовалась и группа снова стала выступать, стала их очень активно патронировать и, в частности, вытащила ее на программу «Музыкальный ринг». С этой передачей я тогда тоже сотрудничал, то есть мы довольно много сделали совместных работ — и Агузарова, и «Антис», и многие группы из ленинградского и московского рок-клубов. Так что я тогда супругам Максимовым с «Музыкальным рингом» очень активно помогал. 

— То, что Жанна в 89-м году ушла из «Браво», — это факт. Я ее к этому шагу не подговаривал. Повлияла ли на это решение Пугачева — я не знаю, не берусь об этом говорить. Я этому скорее обрадовался, потому что ее первая сольная программа, классический «Русский альбом» — «Мне хорошо рядом с тобой», «Зимушка», «Марина» — я считаю, что это была абсолютно гениальная программа. Это вообще была лучшая женская поп-музыка за всю историю российской эстрады. Лучше, чем Алла Пугачева, лучше, чем Эдита Пьеха, лучше, чем Клавдия Шульженко. У Жанны случился какой-то гениальный выброс, который она, к великому моему сожалению, потом повторить и воспроизвести уже не смогла. 

— Во-первых, я хочу сказать что Пугачева, несомненно, выдающаяся женщина и выдающийся человек. Она мне всегда очень нравилась, мне всегда было с ней ужасно приятно и интересно, и провели мы с ней много времени вместе. Никаких романтических тем более интимных отношений у меня с ней не было, а была просто тесная дружба, замешанная на том, что в песне «Маэстро» называется «святая к музыке любовь». Я ее познакомил с большим количеством разных музыкантов, просвещал ее по части мировой музыки, приносил новые пластинки, мы их слушали, смотрели видеоклипы. Что касается ее творчества, то я считаю, что Пугачева была очень хороша в 70-е годы. Еще лучше в 80-е, это пик ее творчества. С одной стороны, это песни Паулса — такой прекрасный, исключительно качественный еврошлягер. И «Миллион алых роз», и «Маэстро» — это все классические эстрадные песни, стандарты. У нее было несколько отличных песен с молодым Игорем Николаевым, подчеркиваю — молодым, я считаю, что Николаев давным-давно исписался, уж лет двадцать ничего пристойного не пишет. Но, скажем, песня «Айсберг» или «Расскажите, птицы» — это прекрасные песни, фантастические мелодии...

У нее самой было несколько очень хороших рок-н-ролльных песен: «Найди меня», «Я тебя поцеловала». Вообще, Пугачева — очень недооцененный композитор. До некоторой степени венцом ее творчества, по крайней мере в моем восприятии, является то, что она делала в конце 80-х с Кузьминым. С Володей у них, естественно, был роман, и вообще это была взаимная какая-то химия, очень мощная: вдохновение и все такое прочее... «Две звезды», «Алло, алло…» — это были исключительно сильные песни. В тот же период был, кстати, Юра Чернавский и его такой советский авант-поп, электронные песни «Белая дверь», «Белая панама», «Робинзон» и т.д., совершенно нетипичные для того времени. Тогда Алла Борисовна очень активно и, как мне кажется, очень продуктивно экспериментировала. То, что с ней произошло в 90-е и нулевые годы, — ну, я не знаю… Кому-то, может быть, это и нравится; я считаю, что это были потерянные для нее десятилетия. Если бы я был продюсером жизни Аллы Борисовны Пугачевой, я бы разработал для нее то, что сделала Грета Гарбо, — то есть на пике уйти, и все. И где-нибудь после 90-го года — полное молчание, легенда, миф. Великая и ужасная, но — королева…