Михаил Синельников - "рыцарь восточной поэзии"

Автор 20 оригинальных стихотворных книг Михаил Синельников – поэт серебряного века, чудом оказавшийся нашим современником (род. в 1946 г.). Лирический герой его филигранных стихов органично живет сразу во всех исторических эпохах, остро чувствуя связь каждой из них с настоящим. То же происходит и с географией. И тому, что поэт признается «Прикидываться устаю, что я нерусский», есть свои основания: ему неподдельно близки природа, образы и мифы далеких от России стран. Но именно благодаря этой (по Достоевскому) «вселенской отзывчивости души» он смог сделать достоянием русскоязычных читателей творения почти полусотни поэтов мира, главным образом Востока.

Из-под пера Михаила Синельникова вышли переводы поэзии Рудаки, Омара Хайяма, Санаи, Анвари, Аттара, Саади, Хафиза, Хакани и других персидских классиков. Он перевел стихи таджикских, казахских, татарских, киргизских, азербайджанских, грузинских, осетинских и армянских поэтов. Через него к нашим читателям пришли стихи с монгольского, венгерского, сербохорватского, румынского, вьетнамского, немецкого, чешского, санскрита и иврита. Со страстью просветителя и тщательностью знатока Михаил Синельников регулярно готовит к издательству поэтические антологии разных народов в их лучших переводах на русский язык. В Институте стран Азии и Африки при МГУ он ведет спецкурс «Азия и Африка в русской поэзии». Интервью, предлагаемое вашему вниманию, М.И.Синельников в июле 2009 г. дал журналисту Аиде Соболевой.

- Михаил Исаакович, в прошлом году вышла книга «Исламский Восток в русской поэзии», которую Вы как составитель готовили 15 лет. Что Вы можете сказать об этой книге? Что побудило Вас взяться за этот труд?

- Эта книга называется сверх того еще строкой Ахматовой – «Незримое благословенье» о присутствии Всевышнего в воздухе Средней Азии, куда Ахматова попала во время Великой Отечественной войны. Величайший русский поэт Анна Ахматова…

Хотя я родился в Ленинграде, мое детство прошло на юге Киргизии, в Ферганской долине. И я рано осмыслил землю, небо, окружающее как исламские, ощутил связь принятой этим народом религии с пейзажем, ландшафтом. Поэтому еще в ранние годы у меня возник интерес к исламу, к Востоку в целом, и особенно мусульманскому Востоку. У меня много собственных стихов на эти темы. Написал ряд статей для журнала «Исламский вестник» о влиянии ислама на русскую культуру, на русскую литературу, в узком смысле – на русскую поэзию. Разумеется, не каждый день в течение 20 лет я занимался этой темой, но думал об этом всегда.

И вот, наконец, собралась книга, включающая стихи 130 заметных поэтов, творивших в России на протяжении последних трех веков. И стало отчетливо ясно, что присутствие исламской проблематики, исламских мотивов в русской поэзии более значительно, чем это кажется непосвященным людям. Конечно, Россия – православная страна, прежде всего. Это основа ее культуры. Но из ряда внешних влияний исламское, пожалуй, самое мощное и самое значительное. И что очень существенно, писатели (в случае моей антологии, русские поэты) чрезвычайно благосклонны и дружелюбны по отношению к мусульманам.

Среди стихов, вошедших в эту антологию, есть поистине великие стихи великих поэтов – Пушкина, Лермонтова. Я смею утверждать, что Лермонтов вообще в значительной мере был мусульманином. Это можно сказать, потому что ему было свойственно исламское мироощущение – фатализм определенного типа. Конечно, фатализм бывает и христианский, но его фатализм носит отчетливый отпечаток его пребывания на Кавказе и общения с тамошними мусульманами. Вот и в ХХ веке вся культура серебряного века – она не отвернулась от ислама, а желала, чтобы цветы этой культуры, этой религии расцвели и на русской почве.

Но вообще ислам никогда не был для России религией экзотической. Он присутствовал не только на границах Империи, а жил рядом, обитал в общем доме! Перелистывая справочник русских фамилий тюркского происхождения, то и дело встречаешь святые и славные имена русской культуры: Аксаковы, Тургеневы, Рахманиновы, Карамзины, Чаадаевы… Список бесконечен. Всё это – потомки тюркской знати, переселившиеся в Москву из Орды, хотя и переменившие веру, но сохранившие сокровище «прапамяти».

- Сборник «Исламский Восток в русской поэзии» открывается отрывком из Оды Г.Державина «Фелица», посвященной Екатерине Второй, в которой он призывает на нее …благословение Пророка.

- Ну конечно! XVIII век, эпоха просвещенного абсолютизма, - время первых попыток государственной веротерпимости, когда на русский язык впервые переводится Коран. И не случайно первым русским поэтом, заговорившим об исламе уважительно, был Гавриил Державин, который провел свое детство в Казани и гордился происхождением от золотоордынского мурзы Багрима. А воспетая им Екатерина Вторая – «Богоподобная царевна киргиз-кайсацкие орды» - стремилась предстать перед Европой мудрой попечительницей всех своих подданных, в том числе и мусульман.

- Среди стихов в вашем сборнике особенно много пушкинских. Чем Вы объясняете его интерес к исламу?

- В пушкинском творчестве русская словесность вообще очень богата «всемирной отзывчивостью», чудесным даром перевоплощения, готовностью ответить на зов иных культур, народов и верований. В годы южной ссылки Пушкин соприкоснулся с жизнью черкесов, крымских татар, арнаутов, с бытом мусульман, населявших окраины, сравнительно недавно присоединенных к Империи. Это всё нашло свое отражение и в «Кавказском пленнике», и в «Бахчисарайском фонтане». И одним из самых совершенных его творений стал цикл «Подражания Корану», написанный среди сосновых лесов, занесенных ноябрьскими снегами. Это были именно подражания, вольные переложения, а не переводы. Но в этих девяти стихотворениях очень ощутимо присутствие великой Книги, воздействие духа и буквы Корана, который Пушкин читал в русском переводе М.Веревкина, сделанного им с английского, изданного в 1795 году. Будучи православным христианином, поэт был убежден, что «многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом». И более поздние его творения, такие как «Талисман», «Из Гафиза», «Делибаш», «Стамбул гяуры нынче славят…» пронизаны патетикой ислама и образами мусульманского мировосприятия.

- Жуковский говорил, что переводчик в прозе - раб, а в поэзии - соперник. Работая над многочисленными переводами персидской поэзии, чувствовали ли Вы себя соперником Хафиза, Хайяма, Саади?

- С моей стороны было бы слишком самонадеянно считать себя полноценным соперником таких величайших гениев. Но всё же, конечно, я разделяю мнение Жуковского. Или отчасти его разделяю. Ведь можно и в переводе прозы быть соперником. Проза более переводима. Я думаю, Жуковский имел в виду все-таки то, что поэзия вообще, конечно, непереводима в идеале. И тут было бы уместней слово не «переводчик» употреблять, а «перекладчик». Это украинское слово, которое является полным синонимом слова «переводчик», но предполагает как бы перемену всей кладки строения. В самом деле, переводчик должен сначала разрушить здание, которое ему предстоит воссоздать на своем поле, в своем языке.

Я считаю, что переводчиком должен быть не профессор филологии, а поэт, пусть даже меньший, разумеется, чем тот, кого он переводит. Если поэт занимается делом перевода, то в случае удачи возникает поэзия. Иногда это большая поэзия, как, например, переводы Рильке, гениально переложившего Лермонтова на немецкий язык. А также, скажем, переводы самого Лермонтова из Гете. Его стихотворение «Горные вершины» в русском переводе еще сильнее оригинала.

Иногда перевод - это просто добротные, хорошие стихи. Конечно, эта поэзия не является зеркальным отражением оригинала, что было бы абсурдом. Она является поэзией близкородственной оригиналу. Она создает образ определенного поэта, образ его страны, его культуры в поэзии другого народа. Благодаря переводам постепенно происходит процесс взаимообогащения культур. Например, некоторые мотивы из персидской классики уже вошли в классику русскую. Мы уже не мыслим русской поэзии, скажем, без перевода Фета из Хафиза «Ветер нежный, благовонный, благовестник красоты…». Грибоедов, наш великий драматург, превосходно знал персидский язык и незаметно вложил фрагмент одной из притч Саади в монолог Молчалина из комедии «Горе от ума» («…собаке дворника, чтоб ласкова была»). Был вдохновенный вольный перевод Аполлона Майкова из Хафиза, там есть строчка о сердце, которое должно «взмахнуть крылами». Я думаю, что Сергей Есенин в ранние годы прочитал этот перевод, и отсюда это столь излюбленное русофилами «О Русь, взмахни крылами!».

- А как в России сейчас обстоит дело с поэзией? Ведь если взять тексты большинства звучащих в нашем эфире песен, то их и словами-то назвать нельзя, не то, что стихами.

- Я бы сказал, что дело обстоит неутешительно. Конечно, к этому можно отнестись спокойно, допустить, что в советские годы, и в более давние периоды поэзия несла на себе несвойственный ей груз - говорила о политике, о социальных вещах, может быть, больше, чем это надлежит искусству. Поэтому интерес миллионных толп к поэзии в советские годы, годы оттепели, по существу был общественно-политическим. Можно было бы допустить, что поэзия вернулась в свое обычное состояние, не со столь многочисленным кругом читателей, но этот круг остался верен ей и передает знание подлинной поэзии своим детям, другим поколениям. То есть, что продолжается некая эстафета, которая всегда есть в культуре и это, может быть, ее нормальное состояние. Но, конечно, нельзя не видеть элементов упадка и следов воздействия этой западной …не культуры, а цивилизации, этого «общества выбрасывания», быстрой смены моды.

В советские времена в литературе существовала определенная иерархия, которая является непременной принадлежностью культуры, даже базисом ее. И эта иерархия ценностей советских лет, которая не всегда соответствовала истине, была во многом лживой, фарисейской, что-то запрещала, что-то изымала, но всё же она была! И непрерывная связь традиций с классикой существовала.

- Цензура от слова «ценз»?

- Ну да. Во всяком случае, в школах изучали классику, знали ее. Сейчас иерархия рухнула. Процвела своеобразная кружковщина. В каждом кружке появляется свой «гений». Пушкин, Лермонтов ничего не значат. И даже поэты ХХ века не имеют у молодых стихотворцев ценности – «у нас свой гений!» То есть мастерство обесценилось. Это плохо, это расхлябанность, более того, растление. На Западе этот процесс начался намного раньше – они с легкостью расстаются со своей классикой. И мы в этом смысле учимся у Запада не лучшему. И хотя элитарная университетская культура у них все-таки еще твердая, но в целом в обществе утрачен интерес к поэзии, и количество настоящих поэтов сократилось. И мы тоже несем потери. Вот недавно умер Александр Межиров, наставник нескольких поэтических поколений и действительно настоящий поэт.

- А может быть, поэзия и не должна быть достоянием масс?

- Ну, я с этого и начал. Конечно, она должна принадлежать тем, кому она нужна.

- Для посвященных?

- Но всё же задача посвященных - воспитывать публику, бороться за сохранение художественного вкуса. Другой вопрос, что рухнула, как я сказал, иерархия, рухнули авторитеты. Классика перестала быть эталоном. С этой точки зрения я консерватор. Это понятие ошибочно считают синонимом слова «реакционер». Но реакционер – это человек, который хочет всё повернуть вспять. Консерватор же стремится просто замедлить процесс перемен, чтобы новое выросло из старого органично. И, в общем, я не против нового! Как сказал один наш поэт, в попытках создать свободный стих «двигайтесь в рассеянном строю, но в самом строгом боевом порядке». Поэтому связь с прошлым должна быть ощутима. Нельзя его просто выбросить и начать с нуля. Этому нас учит, кстати, великая культура Востока, того же Ирана. Там чтят и сохраняют эту связь, несмотря на то, что естественно возникают инновации.

Конечно, любовь к поэзии бывает разного сорта. Надо иметь в виду, что поэзия великих поэтов многослойна. Например, у Пушкина есть несколько слоёв. Один - для широких масс. Для более проницательных людей там второй, третий и четвертый слой. «Четвертого» Пушкина знают очень немногие, постигают настоящее его ядро. Оно бывает огненным. Бывает и ледяным, олимпийским. Поэтому Пушкин прелестно доходчив – он обращается и ко всем, и к немногим. Но это именно судьба гениального поэта.

- А над чем Вы сейчас работаете?

- Если стихи появляются, то, как говорится, возникает «двадцать пятый час». Я преподаю, веду курс «Азия и Африка в русской поэзии» в Институте стран Азии и Африки при МГУ. И составляю различные сборники – и русские поэтические сборники, и связанные с поэзией Востока. Вышло несколько сборников: «Персидская любовная лирика», Омар Хайям в русских переводах, Хафиз в русских переводах, «Персидская классическая поэзия». На выходе книга «Земного неба цвет» - об Италии в русской поэзии.

- Какими стихами Вы бы могли выразить свое поэтическое кредо?

- В конце концов, оно выражается в каждом стихотворении. Но не могу скрыть, что с годами мои представления о поэзии изменились. И в качестве иллюстрации к этой перемене взглядов могу привести маленькое лирическое стихотворение:

Ты девочкой была с улыбкой неземною,

Ты – женщина теперь, с усмешкой столь земной.

Все возрасты твои летели надо мною

И где-то рядом шли и жили не со мной.

И всё, что сердце жгло и стоило мне крови,

Навек слилось в одно и превратилось в стих.

Так поздно понял я: поэзия – не в слове,

Но только в связи слов, вблизи и выше их.

Беседовала Аида СОБОЛЕВА