Секрет его молодости

Коллеги по цеху ему завидовали: красивый, молодой, талантливый, богатый, женщины любят, книжки публикуются, песни поются, с телеэкрана физиономия не сходит, журнал возглавляет – полный счастливчик! И лишь немногие знали, что на самом деле не все в жизни поэта складывалось так гладко, что его отец – «враг народа»... Андрей Дмитриевич Дементьев родился в советской России, и за свои 82 года стал свидетелем нескольких эпох, встречался со многими легендарными личностями и сам принимал участие в исторических событиях.

– Андрей Дмитриевич, ведь все начинается с корней, расскажите, пожалуйста, про свою семью.

– Мой отец Дмитрий Никитович вышел из бедных крестьян, мама Мария Григорьевна была дочерью грузчика. Они были очень красивыми людьми, очень дружили, обстановка в семье была хорошая, нас было много: с нами жили и дед, и бабушка, и мамины братья. Батя был человеком очень одаренным. Он работал дамским парикмахером – красивый такой молодой человек, к нему все женщины шли стричься, укладываться... Потом он вдруг решил бросить эту работу и уехал в Москву учиться в Тимирязевскую академию. Он стал агрономом, причем получил диплом с отличием, предлагали даже в аспирантуру поступать. У него потом книжка вышла, вторая в войну пропала... Но денег в семье не хватало, поэтому он вынужден был по ночам вагоны разгружать, и мать тоже ходила по домам, дам завивала. Пришлось нам пройти и другое: мой дед и дядьки погибли в тюрьме, отец был в лагере. И все это, конечно, сказалось на моей судьбе. Меня не принимали в институт, я честно все писал в анкетах, мы – люди, воспитанные в правде, не врали – перечислял всех своих родственников, которые у меня были репрессированы. Это вообще была страшная трагедия для всей страны, потому что ломались судьбы людей. Вот мама у меня не отказалась от отца и ждала его все время, мы знали, верили, что он не виноват. И когда он потом вернулся, у него было поражение в правах на три года, он не мог жить в городе. А ведь были семьи, которые отрекались от своих родных.

– Ну, например, ваш земляк, всесоюзный староста Калинин от своей жены фактически отрекся…

– Я написал сборник рассказов о Михаиле Ивановиче Калинине, встречался с его одноклассниками, с его женой. Я хотел понять этого человека не с политической точки зрения, а как человека, почему он не защитил Екатерину Ивановну, с которой прошел революцию, которая родила ему двоих детей. Я пытался проанализировать по архивам, почему арестовали его жену, а не его. Это была история, связанная с Лаврентием Берией. Берия очень ревновал и завидовал той популярности, которая была у Михаила Ивановича, но понимал, что его нельзя арестовать. И тогда решил нанести удар в спину. И Калинин не смог защитить жену, потому что оказался слабым человеком. А вот Семен Михайлович Буденный свою жену защитил. Когда он узнал, что к нему на дачу должны приехать арестовывать ее, он поставил там у себя пулемет. Доложили Сталину, мол, что делать? И тот сказал: «Оставьте усатого в покое!» И его оставили, потому что был готов стрелять!.. Михаил Иванович очень переживал, почти потерял зрение, пытался найти успокоение в любви на стороне. И я этого не понимаю и не одобряю, но не могу быть ему судьей – так сложилась его жизнь.

– Когда вашего отца реабилитировали? Вы помните, как это было?

– Моего отца реабилитировали в 1960 году, хотя как вы знаете, ХХ съезд партии состоялся в 1956-м. Столько было загубленных судеб, что потребовалось несколько лет, чтобы очередь дошла и до моего отца и его братьев. Я помню, что отец как раз был у своей сестры в гостях, я позвонил ему и сказал: «Папа, пришла бумага, ты реабилитирован!» И отец так зарыдал! Я понял, что это равно не сняло с него обиды, что были потеряны годы, может быть, лучшие – он же знал, что это ошибка. Но когда ему сказали что это была ошибка и она как бы исправлена, и он оглянулся на свою жизнь и подумал: «Господи, за что?!» Вот такое же ощущение было у многих людей – у тех, кто остался жив. Ведь кого-то расстреляли, кто-то не вернулся из лагерей... И, честно вам скажу, мы вздохнули с облегчением, потому что жизнь при Хрущеве стала меняться в лучшую сторону. Потом все опять стало возвращаться на круги своя. При Брежневе, правда, не сажали, но – высылали, отправляли в психушки, была дикая цензура…

– У вас была такая личная обида на строй, такая трагедия в семье, и, тем не менее, вы вступили в партию. Почему?

– Первый раз я вступал в партию еще в Калинине, мне было всего 19 лет, я учился в педагогическом институте, теперь это университет. И меня не приняли, потому что я позволил себе на собрании немножко покритиковать наш партком. А потом я поступил в Литературный институт, сдал экзамены и поехал учиться, меня принимали в партию уже там. И вот в тот день, когда меня в партию приняли, моего профессора, любимца студенческой братии, из партии исключили. Это был Яков Михайлович Металлов – это его псевдоним, на самом деле у него была другая фамилия, еврейская, он преподавал нам западную литературу. Вот представьте себе: тебе 19 лет, ты учишься в Литературном институте, слушаешь лекции Твардовского, Исаковского, Маршака, Паустовского и др. Тебя окружают твои сверстники, и большинство из них – бывшие фронтовики, которым нельзя не верить, они выступают на этом собрании и не поддерживают профессора Металлова. Представляете, что у меня творилось в душе? Потом, спустя уже какое-то время, я написал честные стихи, в которых казнил себя за то, что я поднял руку за его исключение. И когда меня спрашивают: «А вот вам стыдно за какой-то поступок в вашей жизни?» Да, вот за этот поступок… Кстати, позже профессора Металлова оправдали и восстановили в партии.

– Андрей Дмитриевич, у вас ведь, кроме стихов, есть много прекрасных песен – расскажите, пожалуйста, как вы впервые написали песню?

– Это был 1974 год, я уже был более или менее известный поэт, работал в журнале «Юность» заместителем главного редактора. И вдруг пришел ко мне красивый такой мальчик, очень молоденький, с ямочкой на подбородке, застенчивый, и сказал: «Я Женя Мартынов, я написал песню на стихи “Баллада о матери”». А я никогда не думал, что эти стихи могут стать песней. Мы с ним поехали ко мне домой, он сел за пианино и стал ее петь. Я удивился, какой у него хороший голос, и спросил: «Женя, ты где учился вокалу?» Он сказал: «Нигде!» – «А что ты заканчивал?» – «Донецкий музыкальный институт». – «А как же ты тогда так поешь, ты так чувствуешь все?» – «А я не знаю – пою и все»... И мы стали с ним работать, появились новые песни, и потом я почувствовал к этому вкус – было так приятно: включаешь радио – а там поют твои стихи…

– Ваши самые знаменитые с Мартыновым песни «Лебединая верность», «Отчий дом» и ту же «Балладу о матери» исполнила София Ротару. Как вы с ней познакомились?

– Впервые о Ротару я услышал от Кати Шавриной, которая мне однажды сказала: «Ты знаешь, что я тебе скажу? Мы все – ничто перед Соней Ротару. Потрясающий голос!» И после того как мы с Женей написали «Балладу о матери», она стала ее петь, и с этой песни мы стали вместе работать и подружились.

Я, помню, был как-то на ее сольном концерте, мы пришли туда с Андреем Вознесенским, моим близкими другом, который еще тогда вообще не писал песен, он начал писать значительно позже…

– Под вашим влиянием?

– Да-да, я его уговорил, что надо обязательно писать... И вот был он и Зоя Богуславская, его супруга. И мы сидели на концерте Сони, слушали ее, и Андрей говорит: «Ты знаешь, очень талантливая девочка, скажи ей, пожалуйста, только, что, когда она заканчивает песню, она должна искать варианты ухода – она одинаково уходит в каждой песне. Скажи!» – «Да, ты, пожалуй, прав, я скажу». А Зоя, очень умная женщина, добавила: «Если бы она попала в руки продюсера европейского класса, то это была бы певица мирового значения!»…

А однажды Соня приехала с мужем Толей Евдокименко – к сожалению, его нет уже – ко мне домой, и мы встречали Новый год. И она почему-то была такая грустная, мы сидели на диване, и она вдруг у меня на плече расплакалась. Я говорю: «Ты чего?» – «Я устала, Андрюша!» И Толя говорит мне: «Да устала она, не обращай внимания! Женщины часто плачут – и от радости, и от беды, и от чего хочешь». Но на меня это подействовало, и, когда я их провожал утром в машину, я Толю отвел в сторону и говорю: «Толя, береги Соню!» А Толя Соню-то берег, он себя не уберег…

Еще Соня как-то приехала и рассказывает, как она все пела: «Алексей, Алешенька, сынок…», а сын ее, он маленький тогда был, подходит к ней, обиженный такой, и говорит: «Мама, меня ж Русланом зовут»…

– А как получилось, что Андрей Вознесенский стал писать песни?

– Мы с ним очень дружили, он приходил ко мне в журнал «Юность» каждый день, мы спускались вниз в ресторан «София», обедали, потом куда-то ехали... А у меня песни очень шли – я и зарплату получал, и книги выходили… В общем, я был небедный человек, скажем так. И он однажды спрашивает: «Дашь взаймы?» И попросил крупную сумму, я ему дал взаймы. А он был широкий человек: делал подарки, жил широко, хотя книги, конечно, не давали такого дохода, несмотря на тиражи. И я говорю ему: «Андрюша! Пиши песни, у тебя получится. Во-первых, очень приятно, когда твои песни поют, и потом – деньги же есть!» И вот однажды я включаю радио, а там – песня Вознесенского! И дальше пошло: «Не исчезай» Микаэла Таривердиева, «Миллион алых роз» Раймонда Паулса и т.д.

– Насколько я знаю, вы еще очень хорошо работали с Владимиром Мигулей.

– Я его очень любил – удивительный человек, интеллигентный, совестливый, добрый, верный друг, талантливый – в общем, потрясающий парень был. Знаете, с чего началось? Володя тогда еще жил в Ленинграде, он же врачом был, стал писать музыку, закончил консерваторию. Однажды он приехал в Москву и говорит: «Андрей, я Владимир Мигуля, я хочу вам предложить мелодию…» А мы уже с Женей вовсю работали, песни появлялись одна за другой. Напел мне – очень хорошая, но я тогда был очень занят и сказал: «Володя, у меня сейчас очень сложно со временем, я не могу быстро написать. Если вы не обидитесь, давайте немножко перенесем?» И он отдал эту песню Виктору Гину, который тоже тогда жил в Питере, сейчас он в Израиле, и они написали замечательную песню «Поговори со мною, мама», ее с большим успехом исполнила Валя Толкунова. А потом Володя переехал в Москву, мы уже с ним познакомились поближе, подружились, и он написал песни «Три дня», «А мне не надо от тебя», «Каскадеры», «Черный лебедь» на мои стихи.

А однажды был такой случай: мне позвонил Раймонд Паулс, сказал, что мне передадут мелодию, и попросил написать к ней стихи. А у меня как раз была тема. Еще до разговора с Паулсом я позвонил Володе Мигуле и сказал: «Знаешь, у меня есть такая тема: девочка каждое утро ходит на учебу или на работу мимо окон художника, и он каждый день ее рисует – по памяти просто, и у него вся комната увешана рисунками, он, видимо, влюбился в нее и рисует: то в профиль, то так… Это удивительное собрание рисунков человека, влюбленного в незнакомку, – представляешь, какая тема?» Он говорит: «Ну, ладно, я подумаю, не знаю...» И тут, когда мне Паулс позвонил, я вспомнил эту задумку и сразу же написал стихи «Я тебя рисую», продиктовал ему по телефону, а через два дня по радио эту песню уже пел Як Йоала. А потом мне позвонил Володя и сказал: «Андрей, я тебя поздравляю! Как же я не разглядел этот замысел?!»

– У вас ведь есть песни и с Арно Бабаджаняном. Как вы познакомились?

– Мы все время встречались у Роберта Рождественского на даче или в его квартире в Москве, туда приезжали все: Фельцман, Флярковский, Паулс, Фрадкин, Эдита Пьеха Муслим Магомаев, Слава Тихонов, и почти всегда там бывал Арно Бабаджанян. Обязательно кто-то пел, Роберт читал стихи, кто-то что-то рассказывал. Я помню, мы с Арно как-то ехали с концерта «Песня года», у него как раз состоялась премьера «Свадьбы», и у меня тоже была какая-то песня. Я был почему-то без машины, и он мне говорит: «Поедем со мной!» И мы поехали, еще собачка там такая маленькая с ним была, он сам был за рулем, и он так гнал! И нас остановили, Арно открывает окно, а милиционер увидел его и говорит: «Ой, извините, товарищ Бабаджанян! Осторожно, пожалуйста!» И отпустил нас. Мы подружились, я потом бывал у него дома, познакомился с его женой, сыном Араиком. И как-то он мне говорит: «А почему мы до сих пор ничего не написали? Кстати!?» Он дал мне мелодию, и я написал на нее одни грустные стихи о любви, вторые. Приносил-приносил, и он мне говорит: «Слушай, можно тебе задать вопрос? А почему ты такие грустные стихи пишешь? Это же о любви? Человек влюбился, у него весь мир впереди, глаза сияют, он радуется, он счастлив! А ты грустные пишешь. Грустить он будет, когда женится!» Мне стало так смешно, и я написал песню «Люди, чаще улыбайтесь!», которую стал петь Араик. К сожалению, Арно вскоре ушел из жизни, но у меня остались о нем самые добрые воспоминания.

– Глядя на вас, трудно поверить, что вам столько лет. В чем ваш секрет?

– У меня такое впечатление, что я живу много веков, правда. Вот я иногда подумаю: «Это же было тогда!» А поскольку я очень люблю читать и поскольку я хорошо знаю литературу, и западную, и нашу, то я иногда не замечаю, что это пришло оттуда, что это не сейчас происходит. Наверное, это что-то мистическое. Но, тем не менее, я знаю только одно, что, сколько бы тебе ни было лет, ты должен жить в том ритме, в котором ты начал свою самостоятельную жизнь, я в этом абсолютно уверен. Конечно, я не могу отжиматься 150 раз, как отжимался там, на берегу Черного моря, на спор, когда мне было 30 лет. Но я должен продолжать жить в этом ритме – работы, отношения к людям, хорошего настроения, ожидания, что должно что-то произойти сегодня, завтра, и оно обязательно произойдет. Это все очень важно!

Раиса ВИВЧАРЕНКО