Запечатленные тенора (Валентин Серов. Портретные истории. Часть 2)

– Решено продать его какой-нибудь психопатке, – написал художник Валентин Серов жене Ольге, когда история с портретом Мазини так неожиданно завершилась.

Нет, сам портрет был, конечно, хорош. По мнению окружающих, а главное, самого Валентина Александровича, это была лучшая на тот момент работа мастера. «Чувствую, что сделал успехи: он цельнее, гармоничнее, нет карикатуры ни в формах, пропорциях, ни в тонах. Жаль, что мне нельзя его выставить на передвижной – не имею права…»

В том же 1890 году портрет Мазини появился на десятой Периодической выставке Московского общества любителей художеств и, получив первую премию, попал в итоге в Третьяковскую галерею.

Итальянский тенор Анджело Мазини (1844–1926) был знаменит так же, как знамениты в наше время Паваротти и Доминго. Он с огромным успехом пел в Лондоне, Вене, Мадриде, Лиссабоне, Южной Америке, Варшаве, давал концерты в Москве и Петербурге. Певцу покровительствовал сам маэстро Верди. «Пел он, действительно, как архангел, посланный с небес для того, чтоб облагородить людей. Такого пения я не слыхал никогда больше», – вспоминал Федор Шаляпин.

Промышленник и меценат Савва Мамонтов не преминул пригласить мировую знаменитость в свою Частную оперу, специально для Мазини приступив к постановке оперы Вагнера «Лоэнгрин».

Тенор приехал и сделался всеобщим кумиром, всех очаровал и покорил. Молодежь ходила за ним по пятам, меломаны горячо обсуждали особенности мазиниевского голоса, московские барыньки страстно влюблялись и абсолютно все невольно старались ему подражать.

Просвещенная мамонтовская компания общий восторг разделяла. Константин Коровин необычайно гордился внешней схожестью с заморским артистом и даже стал причесываться, как тот.

Савва Иванович заказал Серову написать портрет Анджело Мазини. Серов с радостью согласился. «Портрет идет, – сообщает он жене в Домотканово. – Недурен, похож и так вообще. Всем нравится, начиная с самого Мазини, весьма милого в общежитии кавалера. Предупредителен и любезен на удивление, подымает за мной упавшие кисти (вроде Карло V и Тициана). Но что приятнее всего, это то, что он сидит аккуратно два часа самым старательным образом и, когда его спрашивают, откуда у него терпение, он заявляет: отчего же не посидеть, если портрет хорош; если бы ничего не выходило, он прогнал бы меня уже давно (мило, мне нравится)…»

Художник и его натура настолько симпатизировали друг другу, что мировая знаменитость не гнушалась не только поднимать с пола кисти, но и петь во время сеансов, аккомпанируя себе на гитаре, услаждая слух мастера кисти.

Кончилась эта история тем, что Мазини и Мамонтов жутко рассорились. Певец был избалован, капризен, привык, чтобы с его причудами считались. Мамонтов же, несмотря на свой артистизм, все-таки был купцом и характер имел своенравный и деспотичный. Произошла ссора, контракт был разорван, и Мазини ушел в другую антрепризу. «Лоэнгрин» был поставлен с другим приглашенным певцом – «из самой Лоэнгринии, настоящий, с пивом» – хвастался Савва Иванович. Пиво не помогло – спектакль провалился. От заказанного портрета Мазини Мамонтов решительно отказался. Чтобы загладить вину перед «напрасно» работавшим художником, заказал ему писать себя. Но и эта затея ничем не завершилась.

А осенью этого же года Серов писал в доме неугомонного Мамонтова уже другого итальянского певца – Таманьо. «Ты чувствуешь, что у него золотое горло?» – спрашивал он друга Коровина, гордясь новым удачным итальянским портретом.

Как знать, помнил бы кто сейчас о Таманьо и Мазини, если бы не его трудолюбивая кисть?..

Марина ВОРОНИНА