Ей было очень трудно жить

фото:

Она родилась в 1864 году в уездном городе Зарайске, в бедной семье. Отец ее умер, когда ей было два года. Кроме нее, на руках матери оставалась еще шестеро ребятишек. Девочка днями сидела в полутемной избе и играла с глиной. Росла она, росли ее поделки, все более походившие на настоящих людей и животных. Фигурки пользовались в округе популярностью, и маленькая девочка, наравне с матерью и братьями, стала кормилицей семьи, поэтому «бессмысленного занятия» ее никто не пресекал. За талант она даже бесплатно ходила к дьячку обучаться грамоте.

Она мечтала научиться расписывать посуду, деревянную и фарфоровую. Но краски были слишком дороги. Глина долго оставалась единственным материалом, помогавшим ей выражать свои мысли и чувства.

В 19 лет, все еще в Зарайске, и все еще самоучкой, она создала работы, ставшие залогом ее будущей славы: «Сидящий старик», «Слепой Захар», «Слепой» и бюст деда Поликарпа Сидоровича. И, когда заезжие люди в очередной раз сказали матери: «Ваша дочь очень талантлива, не погубите этого, отправьте ее в Москву учиться» – ее собрали-таки в путь. «Наконец научишься расписывать красивую посуду!» – радовались за нее земляки. И в 25 лет у Анны Голубкиной началась новая жизнь.

Правда, до посуды дело так и не дошло. Освоив азы в Классах изящных искусств архитектора А. Гунста, она поступила вольнослушателем в Училище живописи, ваяния и зодчества, к профессорам С. Иванову и С. Волнухину, которые не пожалели сил, чтобы развить дарование взрослой ученицы.

«Она была простым, удивительно скромным человеком. На вид казалась грубоватой, говорила баском, хмурилась, могла сказать резкость, но при всем том обладала нежнейшей душой и огромной любовью к людям. К ней приходили студенты после занятий пить чай, пользуясь на всех одной ложкой. Но часто у нее случались приступы необъяснимой тоски, которой она заражала окружающих. И тогда уже друзья не ходили к ней, и она оставалась одна со своей страшной тоской, длившейся иногда месяцами», – пишет о Голубкиной Марк Копшицер.

Тоска это была – или погружение в необходимое художнику одиночество? Она, например, могла сказать соседу по общежитию:

– Давайте не будем знакомы.

– Давайте, – соглашался тот, понимая, что художнице надо было какое-то время ни с кем не то что не разговаривать, а даже не здороваться.

Тоска уходила, сменяясь бурной деятельностью, в том числе политической.

Голубкина была активной революционеркой и числилась в жандармских списках по надзору. Она распространяла прокламации, участвовала в митингах, прятала подпольщиков. В 1903 году, уже будучи знаменитой, Голубкина высекла из мрамора скульптуру «Марья». Третьяковская галерея за тысячу рублей приобрела «Марью» в свое собрание. Всегда полуголодная, Голубкина отдала эти деньги «на революцию». В 1905 году, когда москвичи, перепуганные карательными мерами против демонстрантов, наблюдали «безобразия» из окон, сорокалетняя Анна Голубкина металась по улицам, подбирала раненых, хватала за сбрую коней, умоляя жандармов не стрелять в людей.

Может, эти поступки и заставили признать ее психически ненормальной в суде, куда ее привлекли за хранение и распространение нелегальной литературы…

Окончив училище досрочно, она поступила в Петербургскую академию живописи. Однако тамошние методы преподавания ее не вдохновляли. Академикам, в свою очередь, претила манера работы Голубкиной – ее приверженность импрессионизму, ее идеи, казавшиеся лишними.

«Великой музыкой» называла Голубкина скульптуру и призывала лепить не объект, не человека, а – дух его. Для чего «необходимо твердое знание, которое даст смелость не подчиниться правильности». Она была убеждена в необходимости чувствовать и передавать в камне, глине, дереве внутреннее движение формы. Это она ставила превыше всего в искусстве ваяния. Ее восхищало, как ассирийцы передавали стремительное движение при неподвижной одежде; как головы, отколовшиеся от греческих статуй, сохраняют движение целого…

Анна Голубкина применяла свои принципы и в изготовлении традиционных бытовых предметов. Однажды она выстроила камин, боковые стенки которого были выполнены в виде сидящих людей. Игра пламени как бы оживляла их, создавая то самое движение. Камин «Огонь» получил вторую премию на выставке, потом был продан в богатый дом. Деньги Голубкина, конечно же, раздала нуждающимся.

«Движение основательнее всего постигается, когда вы сами возьмете позу модели и постараетесь понять и почувствовать ее в себе, – делилась она секретами мастерства («Несколько слов о ремесле скульптора». – М.: изд.Сабашниковых, 1923). – Тогда вы отчетливо почувствуете, какие кости и мускулы и как образуют данную позу, и потом, не смотря на натуру, дадите своей работе возможно широкое, полное и свободное движение. Сделать движение слишком сильным нет опасности, потому что работы в смысле передачи движения всегда страдают от недостатка и неполноты его, а не наоборот…»

Расставшись с Академией, неимущая Голубкина обратилась в московскую альма-матер с просьбой разрешить ей совершенствоваться в мастерских училища. Валентин Серов прислал из Питера телеграмму: «Очень прошу Совет обсудить просьбу Голубкиной, дать возможность работать». Серов был очень высокого мнения о работах Анны Семеновны. «Она одна из настоящих скульпторов России, их немного у нас, – писал он и считал, что общение с таким мастером пойдет на пользу учащимся скульптурных классов. Однако просительнице в просьбе отказали в связи с политической неблагонадежностью. Серов был взбешен: «Я не могу более оставаться в заведении, где искусством управляет градоначальник!» И сложил с себя обязанности академика и преподавателя. Уход Серова из училища живописи стал скандалом. Голубкиной позволили работать в мастерских, только решения своего художник не изменил и более уже нигде официально не преподавал.

Назанимав у друзей денег, которые как честнейший человек она будет отдавать до конца жизни, Голубкина уехала в Париж, чтобы познакомиться с Роденом, слава которого гремела на всю Европу. Два года Анна Семеновна трудилась бок о бок с великим мастером. Тот настолько заинтересовался манерой и качеством работы русской «ученицы», что отдал ей одну из лучших своих моделей. Небольшая статуэтка «Старуха», выставленная в «Осеннем Салоне», пользовалась огромным успехом у публики.

В 1910 году Голубкина сняла в Москве, в Большом Левшинском переулке, свою первую и последнюю мастерскую, где и работала, и жила вместе со старшей сестрой и племянницей. В это время ее начало подводить здоровье. В перерывах между болезнями и операциями она создала целую группу работ: «Ребенок», «Пленники», «Вдали музыка и огни», «Две», «Даль», «Спящие» и другие. Кроме этого, она преподавала, выполняла официальные заказы от советской власти: сделала замечательнейшие портреты Льва Толстого и его секретаря Черткова, Карла Маркса, памятник Александру Островскому. Философ В. Эрн, которого она тоже лепила, вспоминал: «Я был счастлив, что могу смотреть на нее в процессе ее творчества. Она высокая, худая, атлетически сильная, грубая на словах, из крестьянской среды, и живет впроголодь, и раздает по 500 рублей, страшно добрая, с лицом некрасивым и гениальным… То смотрит так серьезно и глубоко, а то улыбается прекрасной детской улыбкой».

Кстати сказать, и саму Голубкину многие именитые люди желали «запечатлеть в вечности». Она всем решительно отказывала. «Вот с кого страстно хотелось написать портрет! – рассказывал М. Нестеров. – Я ей говорю: «В ноги поклонюсь – дайте только написать портрет», а она мне кричит басом: «А я на колени стану – не пишите рожу старую, безумную». Не далась. Что с ней поделаешь! Не чета мне – Серов хотел ее писать: два раза отказывала…»

Анна Семеновна Голубкина умерла в возрасте 63 лет в родном Зарайске. Это случилось 7 сентября 1927 года. «Ее жизнь – высокий образец нравственности, – произнес ее друг Сергей Коненков. – Искусству, родному русскому искусству, отдала она все свои силы».

«Она обладала теми редкими достоинствами, – спустя полстолетия писал Юрий Нагибин, – которые в полном наборе можно встретить разве что в юбилейных речах и некрологах, допускающих любую степень преувеличения: бескорыстием, неподкупностью, кристальной честностью, прямотой, независимостью, смелостью, щедростью до последнего грошика, а главное – цельностью, исключающей разнобой в мыслях, чувствах и поступках. Перечисленного уже достаточно, чтобы в соглашательском, прагматичном мире человеку было очень трудно жить».