Трагическое и сентиментальное

Такая гипотеза: смерть героя может произойти в полном соответствии с логикой событий, установлением Высших Сил, с судьбой – а может вопреки судьбе, по страшной ошибке, случайному (а не роковому) стечению обстоятельств. Первый вариант – здесь мы иногда употребляем слово «гибель» – ведет к трагическому переживанию происходящего; второй – к сентиментальному. То же, впрочем, может относиться и к менее фатальным ситуациям, типа внезапного обнищания или отверженности. Либо есть неумолимая жесткая конструкция из интересов, мотиваций, волевых решений, либо ее нет.

Любопытна история вопроса. В Библии вряд ли найдется место сентиментальному переживанию. Что бы ни думал многострадальный Иов о причине своих страшных утрат и язв, мысль о случайности в его голову не приходит. То же относится к античному сознанию. Можно представить себе самую нелепую, немотивированную с нашей точки зрения ситуацию – например, какой-нибудь греческий герой, отправляясь на Троянскую войну, оступается в собственном доме и ломает ногу. Никто не посчитает это случайным. В мире, кишащем богами (Набоков), случайность невозможна. Само представление о случайности – довольно позднее. И случайность всегда связана с ощущением богооставленности, дурной свободы.

Переживание трагического очень глубоко и ведет к раздумью. Переживание сентиментального – обильные слезы, эмоциональное очищение.

Признак трагедии – герой свободно и добровольно призывает вызов судьбы. Классический пример – Гамлет. Классический пример сентиментального – смерть Нелли в «Униженных и оскорбленных». Ну не должна она умирать по логике событий, ей бы как раз жить и жить. Не зазевался бы ангел-хранитель, ни за что бы она не умерла. Есть и точно подходящее выражение – не судьба. Нарастание бессмысленной случайности, хаоса – характерная черта новейшего времени. Кому-то в ХIХ веке казалось иначе – что цивилизация привносит порядок, что рациональная наука вот-вот разберется в устройстве мира. Но уже начало ХХ века все расставило по своим местам. Дикий абсурд Первой Мировой, с одной стороны, совершенно трансцендентные научные гипотезы и результаты – с другой. Парадоксальный принцип Гейзенберга показывает, насколько глубоко коренится случайность в самом фундаменте мироустройства.

Очень интересна в этом отношении «Шинель». С одной стороны, Башмачкин – явно не античный герой. С другой – его смерть не является ни случайной, ни сентиментальной. Если читатель и проливает слезу над страницами этой повести, то скорее в начале, пока Акакия Акакиевича обижают сослуживцы. А потом – смотрите! – он по доброй воле, преодолевая себя, заказывает новую шинель, потом – вопреки обыкновению – идет ее обмывать, возвращается один страшными пустыми улицами. Потом, уже ограбленный, вновь преодолевая себя, идет к ужасному генералу – и, пожалуй, скорее гибнет, нежели умирает. И уж совсем не случайно преображается в демона, стаскивающего шинели с прохожих. История в целом отнюдь не вышибает слезу, а заставляет задуматься. В ней мерцает трагедия.

Трагедия тесно связана с категорией чести – несколько архаичной, постепенно уступающей место свободе. Свобода предполагает богатство выбора; честь усекает эти варианты. Свобода редко ведет героя к гибели, честь – почти всегда.

Как востребованы и представлены трагическое и сентиментальное в современной культуре? Конечно, сентиментального больше. Оно имеет доступ к массовой культуре, например, пропитывает женский роман. Представить себе глянцевую трагедию трудновато – только в виде пародии. Смерть в основном вызывает слезы, переживание оживляет, как бы перезагружает героев и зрителей (читателя). В той же «Истории любви» мы как бы учимся переживать бессмысленную утрату, противостоять хаосу.

Между тем, остается тоска по трагическому. И ее (частично) восполняет большое американское кино.

Все утраты Скарлетт в «Унесенных ветром» воспринимаются ею и нами трагически – как расплата за ошибки и грехи. «Крестный отец» всем своим торжественным строем отрицает случайность. Не случайно чуть не в центре романа Марио Пьюзо и первого фильма расположена примечательная фраза дона Корлеоне: «Если в моего сына ударит молния, я буду винить в этом некоторых из вас».

Кроме того, ощущение богооставленности вызывает к жизни промежуточные фигуры полубогов: от Супермена и Бэтмена до Горца и Терминатора. Это, безусловно, трагические фигуры в полном смысле слова. Все они смертны (даже бессмертные Маклауды). И все они добровольно принимают вызов судьбы и идут на гибель. Вот только здесь трагедия ощутимо отслаивается от нас с вами. Можно (а иногда и нужно) почувствовать себя Гамлетом. Но затруднительно (и не нужно, если ты не тинейджер) – Терминатором, Человеком-Пауком или Избранным из «Матрицы». Они подчеркнуто отделены от нас сверхчеловеческими атрибутами.

Леонид КОСТЮКОВ