Отчет перед слушателем – или небесами?

...В первом отделении филармонического концерта звучала симфония Чайковского, но часть слушателей, казалось, ждала совсем иного. И дождалась. После антракта на сцену вместе с дирижером вышел пианист Мирослав Култышев. Когда он сыграл концерт Скрябина, публика взорвалась аплодисментами. Еще несколько произведений на бис – и добрая треть зала встала со своих мест и направилась к выходу, хотя в программе было еще одно оркестровое произведение.

Это неуважение к музыкантам и музыке? Кто-то может сказать и так. А на взгляд других, все иначе: поклонники пришли на любимого солиста, и все остальное в их глазах имело гораздо меньшую ценность; в конце концов, это они, знатоки и ценители, понимают, что к чему. С их точки зрения, после блистательного пианиста слушать уже ничего не стоит.

Доля правды есть в обоих подходах. У Филармонии – своя культурная политика, рассчитанная на более или менее широкий круг очень разных зрителей. Но есть и круги более узкие, со своими музыкальными интересами и пристрастиями. Удовлетворить всех сразу заведомо невозможно.

Где же выход? Может быть, музыкальным учреждениям не пытаться объять необъятное, а идти вслед за интересами публики? Но интересы большинства быстро обернутся тогда коммерческими интересами, зарабатыванием денег. И настанет великая скука, ибо что ни день выходить на сцену будут одни и те же вчерашние любимцы, а завтрашним будет уже не пробиться. Играть одно и то же – ведь идет же каждое лето, в самый туристический сезон, одновременно в 8-10 питерских театрах «Лебединое озеро». А произведениям современных композиторов и без того трудно найти путь к слушателю. В попытке просвещать публику, не слишком при этом раздражая ее, дирижеры вынуждены сочетать новое с хорошо известными сочинениями.

«Это уже не та публика», – ворчат бывалые меломаны: они-то знают, кто приходил в концертные залы прежде, и как в переломные годы сменилось поколение слушателей. Эти, «новые», совершенно неграмотны в музыке, приходят чуть ли не ради забавы, аплодируют между частями произведений, упорно не выключают мобильники – и те трезвонят во время концертов. Вот только другой публики нет, и в вузах ее не готовят.

Эти проблемы испытывали еще оперные театры времен Вивальди: в ложах играли в карты и обсуждали события дня, с балконов плевали на головы сидящим в партере, музыку слушали, только когда выходили избранные певцы. Нравы с тех пор все же сильно улучшились. И если люди приходят на концерты, значит, классика нужна им. Остальное – приложится. Со временем, конечно.

Но, случается, на концертах даже лучших дирижеров и исполнителей зал заполнен едва наполовину. Говорит ли это хоть о чем-нибудь? Знаменитый дирижер Валерий Гергиев так не считает.

«Надо помнить: бывали важнейшие мировые премьеры при полупустых залах, – говорит он. – Через это проходили и Прокофьев, и Шостакович, и Шенберг, и Веберн… Музыка Бетховена, одного из величайших симфонистов, которая нам кажется медом для ушей, современникам представлялась чуть ли не варварской. Мы играли музыку Бориса Тищенко, крупнейшего петербургского композитора, не так давно ушедшего из жизни. В его произведениях есть такие головоломки, что я, даже с моим опытом (уже 30 с чем-то лет я дирижирую почти каждый день), был вынужден сказать композитору: это почти невозможно сыграть. – Да как же? Что тут трудного? – Семнадцать пятых! Есть три четверти, три восьмых – удобные размеры. Поэтому его музыка звучала нечасто, а иногда не звучала вообще. Я исполнил симфонию “Марина”, которую не играли 50 лет, «Реквием» по Ахматовой, тоже не звучавший лет 40, нашел возможность сыграть те или иные произведения Бориса Ивановича по 10-12 раз только за последние несколько лет. И никогда не думал о том, что если будем играть семнадцать пятых, то зал будет полным. Наоборот, я понимал: он будет неполным, но это надо сделать».

Не показатель и аплодисменты: выступления лучших музыкантов требуют от слушателя совсем иного. Иногда долгая пауза перед первыми хлопками говорит больше, чем немедленные крики «браво!». Такое бывало на концертах Мравинского, бывает и сегодня.

«Важность концерта вообще невозможно оценить, – говорит Валерий Гергиев. – Когда органист Букстехуде играл на органе, Бах, тогда еще юноша, пешком ходил в другой город, чтобы послушать великого органиста. А теперь Букстехуде помнят из-за этого. Но Букстехуде не знал Баха. Самые важные у меня концерты – не те, где больше народу. Это концерты, которые что-то дают кому-то (и я об этом никогда не узнаю). Я тоже когда-то первый раз услышал Рихтера – и только потом, много лет позже, уже в последние годы его жизни, напомнил об этом концерте Святославу Теофиловичу. Он вспомнил даже программу, даже рояль. Но он не мог знать, что в зале сидит какой-то мальчишка и слушает величайшего пианиста нашего времени. Этой обратной связи нет. Ты идешь на концерт, и даже если пришли всего пять человек (пусть не пешком, как Бах, а на трамвае или на машине), ты должен выступать. И эти пять человек тогда ценнее, чем битком забитый зал даже Мариинского театра».

Вероятно, дело все-таки прежде всего не в публике, но в том, для чего написана и исполняется музыка. Слушатели слушателями, но у композиторов и исполнителей есть свои, внутримузыкальные задачи. Они могут стать понятными через десятилетия, но решать их нужно сейчас. Это все те же проблемы гармонии и шлифовки мастерства, развития инструментов, появления новых звуковых форм и «языков», и эти проблемы решаются прежде всего ради музыки самой по себе. Так мастера прошлых веков делали замки́ со сложным узором внутри. Сложно, нетехнологично, дорого – да и увидеть эту ювелирную работу никому невозможно. Но мастер создавал не просто утилитарную вещь, а свой отчет перед небесами. Пример хрестоматийный – но разве с тех пор что-то изменилось?

Василий КОГАЛОВСКИЙ