Любимов и Таганка: конец эпохи и его окрестности

Оговорюсь сразу – эта реплика не имеет никакого отношения к базовому русскому вопросу «кто виноват». Во-первых, я (как, видимо, и вы) не знаю настоящих подробностей, не слышал живых интонаций, не видел выражений лиц – а это, согласитесь, главное содержание любого настоящего конфликта. Во-вторых, если начать входить в детали, непременно услышишь тысячу доводов за и тысячу против. В-третьих, скорее всего, согласно вердикту незабвенного Шарикова, оба неправы. Или оба правы – вероятно, истек срок и таганского театрального проекта, и такого рода отношений между труппой и художественным руководителем.

Не время и не место здесь углубляться в театроведение, но в первом, так сказать, приближении Таганка всегда была театром Брехта, в отличие от большинства других отечественных театров, предпочитавших систему Станиславского. В театре Брехта изначально актер – не соавтор режиссера, а материал. Его положение на сцене – очень подчиненное; самовыражение – ограничено. Неслучайно те актеры Таганки, за которыми стояло мощное творческое, личностное начало, вынуждены были находить другие каналы реализации. Я даже не о кино говорю – сочетание работы в театре и кино естественно для актера и не нуждается в комментарии. Но Высоцкий, Филатов, Смехов вообще взламывали рамки актерской профессии. У каждого свой вкус – мне милее других Леонид Филатов. Причем во всех проявлениях: его блестящие роли в кино, его песни, стихи, пародии, пьесы, гениальный «Сказ про Федота…», уникальная телепрограмма «Чтобы помнили». И как-то естественно получается, что Филатов – актер театра на Таганке с многолетним стажем – вспоминается чуть не в последнюю очередь. Просто он ощутимо перерастал эту функцию – и не он один.

Еще одно наблюдение: укоренившиеся на Таганке актеры крайне редко переходили в другие театры. Возможно, особая, усеченная профессия именно таганского актера не конвертировалась, что ли, в другие системы. Объективно ситуация на Таганке извне всегда напоминала крепостное право.

Юрий Любимов собирается поставить «Бесов» и посвятить спектакль своим бывшим актерам. В добрый час – но не надо забывать, что один таганский конфликт уже воспет. По мотивам преследования Любимова советскими театральными чиновниками и его отъезда из СССР Леонид Филатов написал «Сукины дети», а потом поставил и одноименный . Отношение произведения Филатова к жизни – компенсационное. Лучше бы мы вели себя так, и так все шло бы и закончилось. Думаю, с любимовскими «Бесами» та же история: фигуранту конфликта хотелось бы, чтобы все было так просто.

Другая история, которую хочешь – не хочешь, а невольно припомнишь, – конфликт и разрыв Карабаса-Барабаса и его деревянных актеров: Буратино, Мальвины, Пьеро, Арлекина и пуделя Артемона. Здесь параллель настолько отчетлива, что и добавить-то нечего. Разве что одно: лично у меня еще с детства, когда освобожденные куклы радостно кланялись залу, возникали сомнения в перспективе этого театра в отсутствие бородатого худрука. Все же куклам нужен кукловод.

Любопытно, что новый временный худрук Таганки Валерий Золотухин, прекрасный актер и интересный (по меньшей мере) человек, если я не ошибаюсь, вообще не имеет режиссерского опыта. (По крайней мере, никаких следов этого опыта обнаружить мне не удалось.) Это по-своему логично: лидер типа Любимова (не хочется без крайней нужды употреблять слово «диктатор», а других точных слов нет) и не должен воспитывать преемника. Он, Любимов, и есть таганский проект.

Для сравнения – вряд ли роль и вес Олега Ефремова в «Современнике» были меньше, чем Любимова на Таганке. Но «Современник» Ефремова совершенно органично становится «Современником» Галины Волчек и – в определенном смысле – МХАТом Олега Табакова. И если что-то, не дай Бог, вдруг помешает лидерам возглавлять эти театры, их дело непременно подхватят ученики.

Нельзя обойти и такое соображение: «Таганка» – дитя «оттепели». То есть это наполовину советский, наполовину антисоветский проект – как и сама «оттепель». Или, как теперь модно говорить, советский в хорошем смысле. Антисталинский и ленинский, против перегибов в тоталитарной системе, за, если можно так сказать, тоталитаризм с человеческим лицом. В каком-то отношении, это и было лицо Любимова. Но дело даже не в половинчатости шестидесятнической идеологии. Солженицына, например, не упрекнуть в социалистических или проленинских иллюзиях. Но по самому складу мышления и действия Солженицын – как бы Ленин наоборот; неслучайно даже какие-то этапы жизни – ссылка, Цюрих – у них рифмуются. Противник той же весовой категории. Чтобы одолеть робота из жидкого металла, требуется хороший терминатор. «Таганка» противостояла застойному СССР. Сегодняшние реалии неоднозначны, но, так или иначе, иные. Для осмысления их и противостояния им требуются новые идеи и начинания. Театральные – в том числе.

Вот что еще интересно. Таганский конфликт вскрыл такой феномен – глубоко неправовую, советско-российскую, понятийную природу театра вообще, театра как такового. Давайте для сравнения представим себе, что в какой-то цивилизованной, уважающей права человека стране начальник отдела отчего-то не любит инженера N. Уверяю вас, даже не прибегая к помощи профсоюза и адвоката, инженер N сумеет поставить себя так, что нелюбовь начальника останется его (начальника) глубоко личным переживанием. Малейшее ущемление прав инженера N опасно скорее для начальника отдела. Но если в театре – пусть даже на Бродвее – режиссер отчего-то не любит актера, актеру не позавидуешь.

В этом плане театр – скорее семья, чем офис. Кого любит режиссер, тем и дает лакомые роли, и никакой управы на него нет. Какие, по сути, права у актера? Ну, может быть, трудно его уволить. Ну, надо платить (нищенскую) зарплату. Всё. Вот и отстаивают актеры свои деньги. С одной стороны, фи. Как пошло. С другой – а ничего больше отстоять нельзя. Роль Офелии через профсоюз не получишь. Здесь пластике нового общества, наверное, лучше отвечает антреприза, чем традиционный стационарный театр. Но это уже отдельный разговор.

Если актуальны в итоге такого размышления какие-то выводы, то их как минимум два. Во-первых, мало что так бывает богато смыслом, как серьезный конфликт, если даже канва истории кажется нам мелковатой и случайной. Чаще всего открытый огонь – как это бывает с торфом – завершает долгое глубинное тление. Во-вторых, вероятно, будущее все-таки за театром, более доверяющим актеру, дающим ему большую свободу. Очень модные сегодня моноспектакли (я не только и не столько Гришковца имею в виду) – крайняя форма выражения этой тенденции. А диктатура режиссера становится неуместна в новых временах, как, собственно, и всякая диктатура.

Леонид КОСТЮКОВ