Неформат

12 июля под проливным дождем Петербург хоронил Юрия Кукина. Человек, который воспевал природу, как языческое божество, ушел, не дожив десяти летних дней до своего семидесятидевятилетия, и природа оплакивала его вместе с людьми. Почти три сотни людей, пришедшие проводить легендарного барда, не прятались от дождя и долго не расходились, потому что провожали с ним вместе целую эпоху. Эпоху КСП — клубов самодеятельной песни, — последним убедительным носителем которой он был. Он сам это чувствовал — он называл себя последним романтиком.

Понимаешь, это просто, очень просто, 

Для того, кто хоть однажды уходил. 

Ты представь, что это остро, очень остро — 

Горы, солнце, пихты, песни и дожди. 

И пусть полным полны набиты мне в дорогу чемоданы — 

Память, грусть, неразделенные долги. 

А я еду, а я еду за туманом, 

За мечтами и за запахом тайги.

Это одна из самых первых и самых знаменитых его песен. Она стала его визитной карточкой. Бардовский романтизм — это совершенно особая субстанция, мало кому понятная сегодня…

Юрий Кукин начал писать песни в 16 лет, и эта юношеская струнка звенела в его песнях всегда:

Где ж ты, мой добрый волшебник? 

Я до сих пор не летаю. 

И невидимкой не стать мне, 

И неразменных нет денег. 

Лампу ты дал Алладину, 

Хитрость — Ходже Насреддину. 

Пусть не шагреневой кожи, 

Но дай мне что-нибудь тоже. 

Радости дай и печали, 

Чтобы встречал и встречали, 

Чтобы меня понимали 

И чтобы всех понимал я. 

Чем опечалена туча? 

Радость какая у листьев? 

Горд чем цветок? Что все значит? 

И отчего люди плачут?

Вот и все, что нужно было человеку 60-х. Самое ценное, удивительное, невозвратимое в лучшей бардовской песне эпохи ее расцвета — а это 60—80 годы — религия и философия нестяжателей. Поэзия аскезы. Равенство людей перед божественной Троицей природных стихий — солнцем, воздухом и водой. Братство хранителей ночного костра и палаточного уюта. То, что сейчас, когда бытовым идеалом стал гламур, — внятно очень немногим.

А в 60-х, когда наши люди в массе своей были такими, к Юрию Кукину пришла слава — четыре года подряд, с 5 по 1968 год, он становился лауреатом конкурсов туристской песни в Ленинграде и Москве. Сегодняшние фестивали самодеятельной песни — те же «Пустые холмы» в Старом Осколе — несут совершенно другой дух, совершенно иное самовыражение, поклонение совершенно другим божествам, чем это было в 60-е. Хотя вроде бы — все то же самое: человек и гитара. Но это только с виду — время кардинально изменилось. То, что воспевал Юрий Кукин в своей самой известной песне и чему завороженно подпевали миллионы его поклонников, теперь исчерпывается словосочетанием «внутренний туризм». А еще недавно, когда туризм бывал только «внутренним», человек с гитарой был вроде пророка, несущего понурым горожанам благую весть о какой-то иной, ясной и правильной жизни, доступной в общем-то всем — надо только быть в хорошей спортивной форме:

Говоришь, чтоб остался я, чтоб вовек не скитался я, 

Чтоб восходы с закатами наблюдал из окна. 

А мне б дороги далекие, да маршруты нелегкие, 

Да и песня в дороге той, словно воздух нужна.

Юрий Кукин и был спортсменом — окончил физкультурный институт. После успеха в 60-х он стал профессиональным артистом — его взяли в Ленконцерт и филармонию, с 1988 года он выступал в Ленинградском театре-студии «Бенефис», в том же 1988 году он записал первую пластинку… Но спорт не бросал: работал тренером по фигурному катанию, до последних дней жизни играл в подвижные игры на открытом воздухе…

Он ушел — один из последних могикан-шестидесятников. Перед ним ушла Ахмадулина. Еще немного раньше — Вознесенский. Оставшихся можно пересчитать по пальцам одной руки. Эпоха закончилась. Она, конечно, давно закончилась — эпоха шестидесятых, — но с уходом самих шестидесятников, переживших семидесятые, восьмидесятые, девяностые и нулевые, — она заканчивается совсем. Если семидесятые и восьмидесятые еще имели преемственность с шестидесятыми, то девяностые и нулевые — радикально другие времена. С лихими девяностыми бардовская песня не совпадала в своем благодушии. Там были уместнее рок и блатной шансон. А нулевые — это клубная музыка и атмосфера чувственного угара.

Призывы ехать за туманом и за запахом тайги сродни призывам нищенствующих монахов жить, как жили верующие в первые века христианства, когда все были бедны и делились последним, точно зная, что и с ними поделятся, что все будут сыты и в тепле. Сейчас это немодно, нестильно и неактуально. Людей, живущих чистой радостью самой жизни, считающих высшим богатством наполненность души — еще долго не будет. А будет — долго, очень долго —совершенно другой «формат»: попса без границ. Под этот формат наш сегодняшний шоу-бизнес причесывает все: мы имеем поп-ретро — «Старые песни о главном», поп-джаз, поп-рок и классику в популярной обработке и веселой упаковке. И только бардовская песня — самодеятельная, с простенькой гитарой, но с подлинной поэзией и искренней интонацией, которые не поставишь на промышленный поток, — этому формату не дается, поэтому — за бортом. Неформат.

Однажды было лето — оно внезапно началось.

Однажды было лето — оно так много значило. 

Однажды было лето, что в памяти меняется, 

Однажды было лето, оно не повторяется.

А все-таки жаль, что кончилось лето, кончилось лето... 

Для него кончилось, для нас продолжается, но значит уже не так много. Горы, солнце, пихты, песни и дожди — для нас это уже не так остро. Мы заняты куда более важными делами: зарабатыванием денег, покупками, сбережениями, накоплениями, обустройством комфортного отдыха, попытками стабилизировать будущее… Мы сами этого хотели, и это правильно, но сейчас у нас — самый жесткий для культуры период накопления капитала. Деньги делаются буквально из всего, причем с настроем на сверхприбыль, — не остается ничего живого. Вернее так: не оставляется. Живое создает конкуренцию «формату», оттягивает часть денег, а этого нынешний бизнес допустить не может. Унифицированная бизнесом культура создает единообразный тип человека, мечтающего исключительно о повышении материального статуса. Единая Россия.

Возрождение бардовской песни на этом фоне выглядит вполне возможным — как новый андеграунд. Бардовский романтизм связан с тем состоянием сознания, которое не возродить никаким креативным менеджментом. Оно когда-нибудь возродится само — когда людям надоест неоновый свет, энергетики и децибеллы. Когда снова войдет в моду солнышко лесное, тихий гитарный перебор и порыв увидеть красоту мира, собравшуюся в сгустки вдали от городов.

Лягушонка на мокрой ладони держать 

И беседовать с мудрой совой, 

Слышать каждый свой шаг — и не надо мешать. 

Дайте мне подышать синевой.

Анна КУЗНЕЦОВА