Как воспитать музыканта в современной России?

Во всем мире музыканты, играющие классику, неслучайно одеваются во все черное и торжественное — их работа сродни миссии священника: они несут истину, соединяют человека с Богом. Чем искуснее музыкант, тем больше забываешь о нем самом во время его игры: переносишься в другие эпохи, в какие-то параллельные пласты реальности.

Но, чтобы приобрести способность связывать публику с иными мирами, будущему музыканту приходится пройти многолетний и многотрудный путь. И все это время надо нести крест ежедневных многочасовых занятий, эмоциональных стрессов, зависти соперников или сознания их превосходства, своей безвестности, безденежья... Все это — ради Музыки, которая живет в тебе своей жизнью, превращая тебя в сосуд, свое вместилище.

Во все времена люди пытались обучить своих детей музыке, и профессия музыканта всегда была востребована. В России еще в советское время сложилась устойчивая система непрерывного музыкального образования. Вот что говорят о ней профессионалы:

— Считаю, что сложившаяся в нашей стране система музыкального образования «школа-училище-вуз» просто совершенна. Именно эта система воспитала прекрасных музыкантов с мировыми именами, — Татьяна Олешко, заслуженный работник культуры РФ, лауреат премии Федеральной целевой программы «Одаренные дети», преподаватель фортепиано ДМШ им. Скрябина, педагогический стаж — с 1976 г. (Тамбовское музыкальное училище им. Рахманинова, ДМШ при Тамбовском музыкально-педагогическом институте им. Рахманинова).

— Я большой сторонник этой системы трехступенчатого образования и считаю, что она себя полностью оправдала. Эта система нацелена на то, чтобы воспитать музыканта-профессионала, не упуская ни одной грани профессиональной деятельности, начиная со школы, затем училища и заканчивая вузом. Она дает очень глубокие и фундаментальные знания, а не отдельные и отрывочные. Те, кто прошли эти три ступени, стали действительно профессионалами. Эта система образовалась в советское время, когда у нас появились многочисленные музыкальные школы, музыкальные училища. Притом, можно учиться или в музыкальной 11-летке или сначала в районной детской музыкальной школе, а затем в училище, — Евгения Стоклицкая, заслуженный учитель РФ, заведующая струнным отделом Государственного музыкально-педагогического колледжа им. Гнесиных. Педагогический стаж (альт) — с 1964 г.

— У нас была создана такая система воспитания музыкантов, которая разделялась на начальное, с 6—7 лет, среднее и высшее образование, когда на каждом этапе у ученика вырабатывались определенные навыки; и эта система позволяла планомерно воспитать гармонично развитого музыканта. Безусловно, эта система способствовала тому, что наше искусство в советское время утвердилось на мировой арене и закрепило за собой славу своими выдающими победами на труднейших международных конкурсах. Эту систему воспитания музыкантов нельзя разрушить просто вот так — какими-то чиновничьими распоряжениями, хотя в последнее время у нас пытаются внедрить западные стандарты типа бакалавриата и магистратуры, — Лев Евграфов, профессор, заслуженный артист РФ, преподаватель по классу виолончели Государственного института музыки им. Шнитке, педагогический стаж — с 1959 г. (ГМПИ им. Гнесиных, МГК им.П.И. Чайковского).

— Россия — фактически единственная в мире страна, где существует непрерывная многоступенчатая система музыкального образования. Хотя ее и пытались в последние десятилетия разрушить, но пока не удалось. Я считаю, что эта система — самая правильная и, наверное, самая перспективная. Ведь для того чтобы воспитать настоящего музыканта, очень важен ранний этап. А в мире существуют парадоксы: в такой стране, как Германия, с величайшей музыкальной культурой, практически нет начального этапа. Несчастные дети где-то до 12—13 лет обучаются частным образом. А кто бы мог подумать, что в такой музыкальной стране, как Италия, нет высшего музыкального образования! Испания и Греция тоже не имеют музыкальных вузов. И если там сейчас открыть консерватории — в Греции идут по этому поводу дебаты в парламенте, — то придется приглашать иностранную профессуру, а свои кадры останутся без работы. Это большая проблема. В России она была решена больше ста лет назад. — Сергей Кравченко, заслуженный артист РФ, профессор, заведующий кафедрой скрипки Московской консерватории имени Чайковского. Педагогический стаж — с 1972 года (МГК им. Чайковского, Академический музыкальный колледж при МГК им. Чайковского, ЦДМШ).

Учитель прикасается к вечности — никто не может сказать, когда кончается его влияние. Чтобы посвятить в тайны такой профессии как музыкант, нужно быть особым учителем, Мастером. В чем секрет этого мастерства?

Татьяна Олешко:

— Нужна любовь к своей профессии, любовь к ученикам, вера в них, в их успех и огромное желание им помочь. Очень важно уважать маленького человека и уметь выслушать и понять его. Надо знать его внутренний мир, чтобы найти пути становления его личности.

Сергей Кравченко:

— Я учился в Школе Столярского у Абрама Яковлевича Бесселя, изумительного педагога и человека. Помимо занятий по скрипке, на каждый урок он приносил мне несколько книг из своей домашней библиотеки, заставлял их читать и спрашивал мое мнение. Заставлял меня ходить в оперный театр, на концерты. Я слушал Ойстраха, Когана, Стерна, Менухена — всех, кто приезжал выступать в Одессу!

Лев Евграфов:

— Учитель может быть в нескольких ипостасях. Учитель как наставник по ремеслу, которым можно овладеть, и учитель, который, давая профессиональные навыки, может научить любить свой инструмент. Для меня это Давид Борисович Любкин, который преподавал в Гнесинской семилетке. Он своей любовью к инструменту дал мне пример отношения к музыке. А Ростропович учил больше своей игрой. Это был действительно гениальный музыкант. Но я воспринимал его не как учителя, а как образец в искусстве.

Евгения Стоклицкая:

— Мне повезло с педагогами с самого детства. В музыкальной школе и в училище я была ученицей народного артиста Армянской ССР Генриха Семеновича Талаляна, а в ГМПИ им. Гнесиных и там же в аспирантуре я занималась у профессора Вадима Васильевича Борисовского, патриарха нашей альтовой школы. До него на альте практически не учились профессионально. Просто скрипачи изучали альтовый ключ, чтобы играть в оркестре. Он сам был выдающимся исполнителем, создавал литературу для альта, способствовал изготовлению новых инструментов у лучших мастеров и показал, что альт имеет свою особую систему звукоизвлечения. Он раскрыл нам душу этого инструмента.

Чтобы стать по-настоящему профессиональным музыкантом и тем более педагогом, надо учиться 19 лет: 7 лет в музыкальной школе, 4 года в училище, 5 лет в консерватории и 3 года в аспирантуре. В США в музыкальных вузах почти нет собственно американцев — учатся в основном китайцы, корейцы, японцы. Когда Сергей Кравченко, приехавший туда проводить мастер-класс, поинтересовался, почему так происходит, ему ответили: «Дорого учить своих. Мы лучше купим тех, что выучился у вас».

Действительно, российских музыкантов можно встретить в оркестрах всего мира. Многие талантливые студенты уезжают завершать образование в Европу, в ту же Америку, в Канаду и там находят себе работу. Однако утечка мозгов и утечка смычков — не одно и то же. Вот как относятся к этой проблеме сами музыканты:

Татьяна Олешко:

— Почему молодые музыканты уезжают из России? Думаю, что не только потому, что могут заработать там больше. Отношение к музыкантам в странах Европы несколько иное в силу более высокого уровня общей музыкальной культуры в обществе. Например, в маленькой стране Болгарии в 70-х годах прошлого века дети в общеобразовательных школах получали по два урока теории музыки и сольфеджио и по два урока практического пения, то есть хора. Причем, во всех классах, включая старшие. У нас же до сих пор в общеобразовательных школах — один час в неделю: «урок пения».

Сергей Кравченко:

— В последнее время отток наших исполнителей за рубеж уменьшается. Самый больший отток и педагогов и молодых музыкантов на Запад был в 90-е годы. Тому было масса причин — и то, что разрушились какие-то связи, и то, что страна попала в не очень комфортную экономическую ситуацию. Я сам очень много провожу времени за рубежом, провожу мастер-классы, конкурсы, играю концерты. Поэтому эта миграция мне абсолютно ясна. В основном за рубеж уезжают студенты после окончания десятилетки или училища по экономическим соображениям. Например, если взять Новосибирск или Екатеринбург, где очень хорошая музыкальная подготовка, то многим ребятам легче продолжить учебу на Западе, чем приехать учиться в Москву или Санкт-Петербург. Потому что это весьма далекие от столиц регионы, а ребята там сильные. На Западе они имеют возможность получать стипендии и гранты, по которым им там оплачивают и обучение, и жилье. Все зависит от материального уровня родителей. Если родители не могут потянуть обучение здесь, то иногда выгоднее учиться где-нибудь в Вене или Соединенных Штатах.

Лев Евграфов:

— Я не согласен с теми моими коллегами, которые говорят, что уезжать на Запад — это естественно. Хотя в демократическом государстве человек должен иметь возможность уехать туда, куда он хочет. Но я считаю, что творческий человек может наиболее плодотворно проявить себя в искусстве, и прежде всего в музыке, только общаясь со своими соотечественниками, живя в той атмосфере, в которой родился, в которой провел детство, получил образование. Я не могу привести таких примеров, когда отъезд на Запад сопровождался значительными достижениями в творчестве. Даже если взять таких великих музыкантов, как Рахманинов. Уехав из России, он пережил длительный творческий кризис, из которого с трудом выходил. Думаю, что, находясь в России, он бы создал значительно больше. Ростропович, уехав за границу, по существу, не смог за рубежом проявить себя в полной мере. Все лучшие его достижения приходятся на первые сорок лет его жизни в России.

…Уезжали по политическим, по экономическим мотивам. В советское время у нас музыканты всегда получали какие-то мизерные деньги. Возвращаясь с зарубежных гастролей, весь гонорар приходилось сдавать в Госконцерт! Оставлялась какая-то минимальная сумма. Это было непонятно и унизительно. Поэтому музыканты стремились уехать — их привлекали совершенно иные материальные условия существования. Что касается нынешнего времени, картина изменилась. Сейчас в России можно заработать не меньше, чем на Западе.

Евгения Стоклицкая:

— Я думаю, после того как открылась возможность уезжать и знакомиться с другими системами, естественно желание человека испробовать что-то еще. И очень часто бывает, что, уезжая на Запад, наши выпускники попадают в классы наших же музыкантов, которые когда-то у нас учились и фактически продолжают нашу школу. Так что мы можем только радоваться, что наша отечественная школа, в данном случае струнная, вышла на международный уровень и признана одной из лучших в мире. Учиться наших учеников за границу берут с удовольствием, потому что они хорошо подготовлены. Я как раз приветствую поездки учащихся за границу, знакомство с различными школами, участие в различных зарубежных мастер-классах, которые летом организовываются. Занятия с разными педагогами дают возможность сравнивать, формируют у ученика самостоятельность мышления. Очень полезно для струнников играть в различных оркестрах. Мои бывшие ученики есть в оркестрах Германии, Голландии, Чехии, Швеции, Мексики. Но все-таки мои самые лучшие ученики играют в оркестре Большого театра, в БСО и, можно сказать, во всех ведущих российских оркестрах на хороших местах.

Для настоящего педагога ученики часто значат не меньше, чем собственные дети. Лев Евграфов много лет назад заметил, что соседский пятилетний мальчик подолгу стоит у калитки его дачи и слушает звуки виолончели. А потом родители привели мальчика на концерт, на котором Евграфов сыграл все шесть сюит Баха. Ребенок высидел его до конца. Это поразило Льва Борисовича. С этой встречи начались их регулярные занятия, продолжавшиеся 17 лет. В итоге мальчик стал выдающимся, всемирно известным виолончелистом — это Александр Рудин.

Лев Евграфов:

— У Рудина с детства была ярко выраженная способность учиться, что-то воспринимать. Иногда есть и музыкальные данные, и слух великолепный, и эмоциональная реакция на музыку — а способности учиться нет. Ведь это способность совершенно иного порядка — воспринимать что-то новое. Когда эти способности сочетаются, получается такой замечательный результат, который воплотился в Рудине. У него — и тонкое восприятие музыки, и природный артистизм, и память, и сосредоточенность, и внимание. Моя заслуга в том, что я дал ему школу. Как уловить волшебный момент — желание ребенка заниматься музыкой? Этим вопросом задаются многие родители, отдавшие сына или дочь в музыкальную школу. Надо ли заставлять отпрыска заниматься? Просиживать с ним часы за гаммами и этюдами?

Татьяна Олешко:

— От родителей, от отношения к занятиям музыкой в семье, очень много зависит. Другой вопрос, что родители часто хотят объять необъятное и перегружают ребенка еще и танцами, языком, спортом. А музыка требует очень серьезного, приоритетного отношения к себе.

Сергей Кравченко:

— Где-то до 11 лет со мной сидела мама, которая не была музыкантом, но ходила со мной на все уроки в музыкальную школу, все записывала и следила, чтобы я это выполнял. Да и мне просто нравилось учиться — играть на скрипке. А мой дед часто называл меня «профессором»: «А вот и наш профессор!» — говорил он, когда меня видел. Он тоже не был музыкантом, но страстно любил музыку, скрипку, и очень хотел, чтобы я учился.

Евгения Стоклицкая:

— Даже если у ребенка есть природные данные — слух, чувство ритма, пластика — этого недостаточно. У будущего музыканта важно с ранних лет воспитывать терпение и трудолюбие, поскольку заниматься надо каждый день, по нескольку часов. И заставлять ребенка заниматься тоже, думаю, надо, до тех пор, пока он не научится самостоятельно работать и не станет фанатиком своего инструмента. Другое дело, если он проявляет полное неприятие, демонстрирует отсутствие всякого интереса к занятиям. Но я преподаю в училище, куда приходят ребята, уже выбравшие музыку своей профессией.

Лев Евграфов:

— Мое детство пришлось на военные годы, поэтому меня просто некому было заставлять. Я маму видел рано утром, а поздно вечером, когда она приходила, я уже спал. Так, как было нужно, я стал заниматься примерно с 14—15 лет, хотя я очень любил музыку. Я ведь начал свое обучение не на виолончели, а на фортепиано. Лет в девять я пришел из школы и целый день прямо в шубе и валенках сидел за пианино и сочинял музыку, пока мама не пришла с работы.

Ребенок всегда очень искренен в своих увлечениях. Если ему что-то нравится, его не нужно к этому принуждать. Сейчас рассказывают всевозможные истории, например, про Паганини, которого отец запирал со скрипкой в чулане. Все это сказки! Если у ребенка душа наполнена музыкой, его заставлять не надо. Другое дело, что его можно отвратить от музыки. И такие случаи бывают довольно часто. Когда педагог начинает заставлять заниматься, он отбивает у ребенка всякую охоту к музыке. Если педагогу не удается поддержать у него естественного интереса к музыке, то это не педагог.

Понятие «школа» в музыке очень многозначно. Это не только музыкальная школа как учебное заведение, не только комплекс методик того или иного выдающегося педагога, но и вся система преподавания игры на определенном инструменте, сложившая более чем за столетие. До сих пор не утихают дискуссии, можно ли считать отечественную школу собственно «русской», поскольку все ее основатели приехали к нам из Западной Европы. Создатель русской скрипичной школы — Леопольд Ауэр (1845—1930), венгерский еврей, воспитанный в Германии. Основатель виолончельной школы — Карл Давыдов (1838—1889), выходец из Латвии. Русская фортепианная школа обязана своим становлением ирландцу Джону Филду (1782—1837). И все-таки это русская школа! И парадокса в этом нет.

Лев Евграфов:

— Дело в том, что, когда музыканты из Европы — Филд, Ауэр, Венявский — приезжали в Россию, они погружались в совершенно иную звуковую атмосферу. А звуковая атмосфера определяется чем? Прежде всего, языком. Русским языком. Это один из самых музыкальных языков мира, наряду с итальянским. Второе: приезжая в Россию, в Петербург, в Москву, западные музыканты сразу же попадали в окружение великих русских композиторов. Чайковский, Глинка, Римский-Корсаков не были западниками. В них жила русская музыка. Не случайно Глинка говорил: «Музыку создает народ». И Леопольд Ауэр, живя с 1918 года в Америке, позиционировал себя там как представитель русской скрипичной школы. Чтобы стать главой школы, нужно по нескольким параметрам удовлетворять нескольким условиям.

Первое, что должен создать глава школы, — это новая эстетическая система, новая система музыкальных ценностей. Затем он должен создать художественные и технические средства для воплощения этих новых своих идей. Когда он создал новые средства, он должен создать методику, благодаря которой он может передать это другим. Но, создав методику, он еще не создал школу. Нужна педагогическая система, потому что иногда и блестящую методику ученики не могут воспринять. Для того чтобы стать педагогом, нужно полюбить ученика больше, чем самого себя. Нужно стать выше себя и не побояться воспитать ученика, который бы делал то, что умеешь ты, но лучше тебя. Тут уже включается система нравственных принципов.

У нас не так много музыкантов, которых можно было бы в полной мере назвать создателями своей школы. Среди виолончелистов этим пяти критериям удовлетворяет только Карл Юльевич Давыдов. В советское время замечательным педагогом был Семен Матвеевич Козолупов. Но главой школы его нельзя назвать. Потому что все его ученики играли, в общем-то, по-разному: Святослав Кнушевицкий, Мстислав Ростропович, Федор Лузанов, Валентин Фейгин. И педагогические принципы у них были совершенно разные. Когда я занимался у Ростроповича, он никогда не показывал мне, как сыграть трудное место на виолончели. Он все время сидел только за роялем. И на вопрос: как сыграть? Он отвечал: «Играй хоть носом».

Музыканта надо учить с шести—семи лет. С восьми часто уже поздно. А с трех уже не считается рано. Из сотни детей, поступивших в музыкальную школу, ее заканчивают лишь десять. Из них трое или четверо подают документы в училище. Из них только один окончит консерваторию. Из сотни выпускников консерватории лишь один станет музыкантом с именем, получающим за концерт приличные деньги. И все же музыке стоит учиться и учить своих детей.

Татьяна Олешко:

— Мы хотим видеть наших детей всесторонне образованными людьми, а это невозможно без приобщения к классической музыке — искусству вечному, нестареющему, раскрывающему все новые глубины и красоты. Очень жаль, что многие тысячи детей по обычной музыкальной необразованности лишены возможности слушать и понимать хорошую настоящую музыку. Общество много теряет, не сознавая важности музыкального образования, хотя бы начального. Детское музыкальное образование должно быть общедоступным.

Евгения Стоклицкая:

— Я считаю, что, если обнаруживаются музыкальные данные, то для общего развития, для формирования культурной личности, ребенка все-таки надо учить музыке. Другое дело, что он может не стать профессионалом; но он будет по-другому смотреть на мир и будет разностороннее развит. Это так же необходимо, как обучаться языкам. Во многих европейских странах вообще нет отбора при поступлении в музыкальную школу — берут всех. Правда, занятия специальностью там — всего 40 минут в неделю, этого явно недостаточно, чтобы воспитать профессионала.

Сергей Кравченко:

— На Востоке музыкальное образование — это еще и хорошее приданое. Обратите внимание: у корейцев, японцев и китайцев музыке учатся в основном девочки. Если она достигла больших успехов, а уж тем более получила премию на престижном международном конкурсе — скажем, на конкурсе Чайковского, — у нее сразу повышаются шансы удачно выйти замуж. Чем престижнее конкурс, тем богаче будущий муж. В основном это правило действует в Корее и в Японии. В Китае более сильны традиции социализма, поэтому там и мальчики музыке учатся. Но, после того как талантливая лауреатка выйдет замуж, она уже должна забыть о большой сцене и играть только для мужа и его гостей, а также обучать своих детей настоящему искусству. При этом опять-таки музыкантами в этой семье будут только девочки, а мальчики будут заниматься компьютерами, бизнесом и чем-то еще.

А вот еще по поводу статистики. В Шанхайской консерватории все студенты великолепно играют. И мне там сказали: у нас в Китае миллион человек с детства учатся игре на скрипке. Ну, из миллиона-то мы можем выбрать 17 человек в Шанхайскую консерваторию! В России, конечно, музыке учатся с детства в сотни раз меньше людей. Кстати, большое количество профессионально обучающихся музыке оборачивается большими проблемами. Например, десять лет назад я был в Японии, где в консерватории на курсе обучалась тысяча пианистов! Это не струнники, которые потом могут устроиться в оркестр, а пианисты, которые могут стать либо солистами, либо концертмейстерами. Так вот там, в Японии, я видел выпускницу консерватории, которая была счастлива, что ей удалось получить в университете место секретарши.

— А как у нас в России обстоит дело с трудоустройством выпускников консерватории?

— Относительно благополучно. Лично я не встречал таких, которые были бы без работы. Были те, кто не совсем доволен работой, зарплатой, но все — при деле.

Классическую музыку редко можно услышать в телеэфире и, может быть, это обстоятельство способствует тому, что в последние годы концертные залы переполнены. Цены на филармонические концерты зачастую не уступают ценам на выступления звезд шоу-бизнеса. И все же в музыканты идут не из-за денег, а из-за желания служить искусству. Насколько велико это желание?

Евгения Стоклицкая:

— В 60—70 годы число желающих поступить в музыкальное училище было намного больше. Отчасти это связано с «демографической дырой», приходящейся на нынешние годы, отчасти с прагматизмом современной молодежи. Но курс мы полностью набираем. Интересно, что изменился географический состав поступающих в Колледж им. Гнесиных. Если раньше к нам шли в основном москвичи — дети и внуки московских музыкантов, то сейчас к нам едут со всей России: из Смоленска, Пскова, Нальчика, Новосибирска, Ангарска. Очень много ребят из подмосковных музыкальных школ. И все наши выпускники, как правило, сразу же поступают в Консерваторию или в Российскую Академию Музыки им. Гнесиных. Хотя диплом училища дает право работать по специальности «артист оркестра», «артист ансамбля»», «преподаватель музыкальной школы».

Лев Евграфов:

— Сейчас в России музыкант может заработать не меньше, чем на Западе. Другое дело, что здесь у нас еще не такая отлаженная система антрепризы. Часто бывает, что люди, не имеющие никакого морального права представлять искусство, находят каких-то спонсоров, покупают лучшие залы и выходят на сцену. При советской власти такого не могло быть — там был жесткий, может быть, даже слишком жесткий контроль. Но если кто-то проходил его, то он действительно был достоин выйти на сцену, скажем, Большого зала консерватории. Сейчас это часто определяют деньги. Притом эти деньги иногда даются людьми, которые просто не знают, куда их швырнуть. Карьера музыканта далеко не всегда зависит от его дарования.

Сергей Кравченко:

— Во всем мире очень большая тяга к Московской консерватории. Уже более ста лет здесь учиться очень престижно. Музыканты, которые здесь учились, получают неиссякаемый капитал на всю жизнь — я имею в виду мастерство и контакты.

— А какой процент бесплатных, государственных мест в МГК?

— Большой. У скрипачей при поступлении на первый курс это колеблется от 25 до 27 человек. На коммерческой основе — очень немного.

— В основном иностранцы?

— Да. Абсолютно все иностранцы учатся на коммерческой основе. Хотя россияне тоже могут туда поступать — 4—5 человек.

— А какой конкурс был в этом году в Московскую консерваторию у скрипачей?

— Было 73 заявления, приняли на бюджетное отделение 28 человек. Правда, надо учитывать, что многие желающие отсеиваются еще на предварительных консультациях — когда нет шансов, лучше сразу посоветовать идти в другой вуз, особенно мальчишкам, чтобы они не теряли год.

— Вы намекаете на то, что их могут забрать в армию?

— Это проблема для молодых музыкантов многих стран. Например, в Южной Корее срок службы в армии — 4 года 3 месяца. Что будет после этого с музыкантом?! А призыв там — до 40 лет. Поэтому вынужденная миграция вполне естественна. В Тайванской консерватории, после дикого конкурса в 60 человек на место, музыканту не гарантируют отсрочку от армии. Поэтому, как только студенту консерватории исполняется 18 лет, он уезжает в Австралию или Америку, чтобы и дальше держать в руках скрипку, а не автомат. У нас, в России, существует отсрочка во время учебы в музыкальном вузе и аспирантуре. Но и здесь есть роковые зазоры, которых музыканты очень боятся. Ведь даже один год без занятий музыкой может свести на нет десятилетние усилия.

Материал подготовила Аида СОБОЛЕВА