Американская кухня

У ленинградского филолога Игоря Сухих я вычитал когда-то неожиданную, революционную даже, мысль. Литературная эмиграция, считает профессор Сухих, представляет собой миниатюрную модель будущего российского литпроцесса.

И некоторые позиции этого тезиса находят свое подтверждение, особенно в отношении так называемой «третьей волны». Литературная Россия 90-х действительно во многом повторила русскую Америку начала 80-х. Вспомните: тогдашние мизерные тиражи, господство коммерческого трэша, сужение читательской аудитории до размеров комнаты, маленькие гуманитарные лавки, издания за свой счет, нищенские гонорары, а то и полное их отсутствие… Интеллектуальная партизанская война безо всякой надежды на поддержку местного населения.

А в русскоязычной Америке все это было на десять лет раньше. Потом, конечно, на нас пролился нефтяной дождь и началась привычная для России гигантомания. Огромные тиражи (которые потом пылились на складах), небывалые для любой западной страны литературные премии, массированная реклама и презентации, презентации, презентации…

Все это абсолютно невозможно в Америке. Ни для русской литературы, ни для местной, американской. И не потому что там мало денег. Много. Но кодекс литературного поведения иной. И отношение к литературе совсем иное.

Никакой русской литературной эмиграции в США больше не существует. То есть писатели еще есть, а литературного процесса уже нет, несмотря на то, что русских журналов довольно много. Поэт Наум Сагаловский, соавтор и сотрудник Довлатова по газете «Новый американец», объяснил мне, с чем это связано. Литература сплачивала эмиграцию 80-х потому, что больше сплачивать было нечему. Не было по большому счету ни русского бизнеса, ни русской эстрады, ни русского телевидения. Книжный магазин – один. Газет – две. Да и самих эмигрантов еще не так много. А главное – не было жесткой конкуренции со стороны метрополии. Выступления любого пишущего по-русски, даже тех, на кого в Союзе не обратили бы и внимания, пользовались неизменным успехом. 

Уже через десять лет ситуация изменилась. Многие натурализовались, нашли работу. Завели свой бизнес. И рухнул железный занавес. А это значит, что в Америку непрерывным потоком хлынули гастролеры. Так что закончить формирование русской американской субкультуры не получилось. Местные звезды разом потускнели. Замечательный поэт Наум Коржавин. Но Евтушенко все равно собирает больше народу на свои выступления. Кстати, Евтушенко теперь и живет в Америке. По крайней мере, часть года.

«Мы так много работаем, что совершенно некогда почитать», говорят русские американцы. Тем не менее читают. Но только то, что посоветовали друзья. Устраивают дома поэтические чтения, выпускают самодельные литературные журналы. Живут, как жила советская интеллигенция семидесятых годов: днем в НИИ, вечером на кухне с самиздатом, гитарами и стихами. Смысл такого существования – выгородить в мертвом мире живую зону.

Разумеется, не все так просто. Все они успешные люди. Хорошо зарабатывают, живут в просторных домах, ездит на красивых машинах. То есть, в отличие от эмигрантов 80-х вполне интегрированы в американский социум. Но чего-то им все же не хватает. Чего-то, что ни материальных успех, ни профессиональная культура дать не могут.

Нечто подобное чувствуем и мы. Здесь, в России. Культурный ландшафт настолько изменился, что перестал быть своим. Ничего живого в нем не осталось. Бороться с этим бессмысленно. Профанация культуры освящена волей большинства. Хотя… Ведь это лукавство. Того большинства, на которое так любят ссылаться пиарщики и телевизионщики, в глаза никто никогда не видел. Но процесс гниения зашел далеко, реформирование уже невозможно. Единственный выход – самодеятельность. Уход культуры в народ или народа в культуру, тут как посмотреть. Словом, уход на кухни, к энтузиастам.

Я не говорю, что это хорошо. Что же хорошего, когда снижается планка качества. Что хорошего, когда все самое интересное и живое становится достоянием меньшинства. Но так может произойти. Так, собственно, уже происходит.