Международная поэзия и абсолютный обман

В последние двадцать лет в русской поэзии устоялась некоторая мода на верлибр – если кто не в курсе, это такая система стихосложения, где все в воле автора: можно не отвлекаться на метр и рифму, а просто ронять, как дерево листья, этакие импульсы фраз. Например:

однажды

после невразумительной пьянки и короткого нелепого сна

я вышел на границу квартала

и вдруг 

наш мусорный лес

уваленный пластиковыми бутылками и окурками 

показался мне настолько прекрасен –

ну, и так далее.

бывают такие дни 

когда буквально все валится из рук 

даже яйцо не сваришь 

даже чайник на конфорку встает как-то косо 

солнце за окном становится матовым как лампочка в уборной 

чай остывает пока посмотришь в окно 

ну, и так далее.

Есть красноречивый продукт – чипсы со вкусом того-то. Так и верлибр. Если полнокровное стихотворение на минутку сравнить с клубникой, лимоном или (реже) с сочным куском мяса, то верлибр – чипсы с соответствующим вкусом. Он (вкус) распознается, а если исключить из культурного рациона собственно клубнику, мясо, лимон и все остальное, то организм перестраивается на восприятие чипсов. Заметим в окончание метафоры – одного и того же с легкой отдушкой разного.

Раздвинем границы Российской Федерации и русского языка. На мировой сцене верлибр уверенно царит, как теперь бы сказали, рулит. Он подмял под себя англоязычную, франкоязычную, испаноязычную поэзию. Можете повертеть глобус и представить себе размах явления. Добавим еще одно свойство верлибра – он легко переводим. Собственно, он мало отличается от подстрочника – так, чуть отредактировать, причесать. Не мое, а всеобщее наблюдение – такие верлибры изначально похожи на переводы. Еще – они как бы написаны одним международным безликим автором сразу на двадцати языках. 

Два с половиной года назад я побывал в писательском городке в Айове-Сити. Симпатичные, неглупые, дружелюбные, одаренные (наверное) молодые люди обоих полов из самых разных стран мира общаются, радуются жизни, пишут эссе и стихи. Вечером – литературный вечер. Гречанка читает «стихотворение» по-гречески – все с блаженными улыбками внимают «музыке языка». Потом – мгновенный перевод на английский. Все впитывают смысл. Собственно текст – см. примеры выше; мне нетрудно и еще написать, но я ценю ваше время. 

Как это все оценить? С социокультурной точки зрения – прекрасное место. Как говорят у нас в России: лучше, чем нюхать клей. Лучше, чем воевать. Несомненно. Make verses not war. ОК. С точки зрения искусства – извините уж, убожество, притом довольно опасное в недалекой перспективе.

я хотел бы написать стихотворение 

об этом чудесном закате 

когда солнце как бы с легким шипением 

опускается в линию горизонта 

воздух плывет 

чайка летит низко над водой 

последние туристы покидают пляж 

краски тускнеют

НАИВНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ: Что ж стоишь, иди и пиши.

ХИТРЫЙ АВТОР: А я уже написал.

Давным-давно, в тихие 80-е, я присутствовал на научном докладе об одной поисковой системе. Докладчик довольно ярко обрисовал, как хорошо было бы, если бы эта система действовала примерно вот так. «Скажите, – спросили его в конце концов из зала, – а в каком виде существует эта система? В виде программы или разработки?» – «В виде этого доклада».

По-моему, здесь ключ к пониманию бессилия верлибра как системы. Он не допускает неудач (так как сам есть мировая неудача). А в классической ситуации поэт, принимаясь за стихотворение, никогда не знает заранее, получится у него или нет. Он изначально хочет большего, чем огласить намерение; как достичь этого большего – не знает. Тут, из невозможности, как правило, не получается ничего. А изредка – искрит поэзия. А там, где планка изначально на метре от земли, всегда получится ожидаемое. И никогда не получится ничего всерьез.

Конечно, я не говорю, что верлибр всегда ужасен. Есть блестящие образцы Блока, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Ходасевича. Типология их очевидна – поэт в последний момент, неожиданно для себя, отбрасывает условности метра и рифмы. Не навсегда, а только здесь и сейчас. Такие верлибры как бы изначально встроены в регулярное стихосложение – как крайнее нарушение его законов. Нельзя – но если очень надо, то можно. 

И уж, конечно, не всякий рифмованный хорей – поэзия. Скорее наоборот. Но здесь неудачи честнее – банальность, вторичность и бессмысленность прут изо всех щелей. Нет этой позы усталой медитации. 

Аналогами верлибра являются неопрятная дневниковая проза, современное визуальное искусство, словом – вся та бесфактурность, которой пластически легко достичь. Антиподом – уличный оркестр.

Он не претендует на большое культурное значение, но выдернутый из толпы прохожий не в состоянии заменить ни гитариста, ни саксофониста, ни даже ударника. За ребятами как-никак восемь–девять лет музыкалки, если не больше. В итоге они могут сыграть, скажем, «Yesterday», а я не могу. 

В литературе, уже – в поэзии, конечно, есть аналоги этих девяти лет музыкалки. Я не о Литинституте говорю и не о разнообразных семинарах creative writing – это все же забавные исключения. Настоящий поэт после десяти–двадцати лет письма умеет больше, чем вначале. Он не может продемонстрировать свою технику на Арбате, но она есть.

Согласно афоризму Бродского, поэт – инструмент языка. Но даже если ограничиться традиционной расстановкой, язык – инструмент поэта. Однако язык – во всей его глубине и многогранности, с его мелодиями, фонетическими сближениями, звучанием. А оставляя от слов только смысловые шкурки, мы получаем в итоге недопоэзию, что я и попробовал проиллюстрировать и объяснить. 

Леонид КОСТЮКОВ