Логофилия

Кто такие филологи и чем они занимаются, знают далеко не все. Даже в больших городах, где есть университеты, а в них — отделения классической, романской, романо-германской и т.п. филологии, многие не слышали такого слова. Кто такие философы — куда понятнее: это те, кто любит мысли. Чем они занимаются в жизни, правда, тоже не очень ясно. Говорят, теперь они все больше в политтехнологи идут… А филологи — это те, кто любит слова. Им-то куда идти с такой профессией? 

Становятся филологами дети, которые любят читать. Им так не хочется расставаться с книжкой, что, когда подходит время выбирать профессию, они и делают своей работой чтение. Если чтение не перестает доставлять удовольствие и после того, как становится работой, — перед вами счастливый человек. Он изучает то, как люди становятся великими писателями, то есть историю литературы, а также то, как пишутся бессмертные произведения, то есть теорию литературы, — и ему это интереснее, чем зарабатывать и тратить деньги. Он читает все, что написал, например, Пастернак, а потом все значительное, что написано про Пастернака: воспоминания о том, каким он был, и труды других теоретиков и историков литературы, уже изучивших то, что Пастернак написал.

Прочитав все это, он вдруг понимает, что ему тоже есть что сказать о любимом писателе — остался такой ракурс взгляда на его произведения, который еще никто не описал. Тогда наш филолог, уже закончивший вуз, начинает писать собственную работу о Пастернаке и приносит эти заметки в университет. Если они дельные, его берут в аспиранты. В аспирантуре он заканчивает свою работу, защищает ее в качестве диссертации и получает ученую степень кандидата филологических наук, а заодно преподавательское звание доцента — каждый аспирант проходит преподавательскую практику. Если филологу и теперь не надоело его занятие, он может продолжать в том же духе: изучить уже не одного писателя, а всех, имеющих с ним общность по какому-нибудь признаку — схожую историю или поэтический принцип, принадлежность к одному поколению, вращение в одном кругу — и защитить уже докторскую диссертацию, став доктором филологических наук и получив преподавательское звание профессора.

Пройдя такой путь становления, филолог, как правило, приобретает особую ментальность. Он перестает быть современным человеком. Он погружается в атмосферу времени, в котором жил его любимый писатель, проникается образом мысли и жизни его современников, и собственная современность его уже, как правило, не интересует. Более того, у большинства филологов появляется что-то вроде профессионального заболевания: время, в котором они живут, кажется им ничтожным по отношению к тому, в котором жили классики, современная литература — недостойной самого слова «литература», а писатели-современники — сбродом самозванцев.

В современной действительности филологу нужно немногое — тишина, покой и возможность заниматься любимым делом. Такую возможность дают научные гранты, за которые нужно отчитываться изданными книгами, и преподавательские места с невысокой, как правило, зарплатой. Поскольку кроме книг и еды филологу ничего больше не нужно, а жена его, если сама не филологиня, знала, на что идет, то есть предпочла богатый внутренний мир мужа всему прочему, что может дать женщине замужество, — перед вами по-прежнему счастливый человек.

Но в самое последнее время в нашей филологической среде произошли мутации, и появилась новая разновидность филологов. По аналогии с королевской болезнью гемофилией, я назову заболевание, которым они страдают, логофилией. По-видимому, у них тоже что-то где-то не свертывается, потому что в их случае не срабатывает негласное правило филологии: изучать надо произведения, прошедшие проверку временем, то есть отстоящие от современности лет эдак на пятьдесят.

— Нет, — отвечает на это логофил. — изучать надо все! Вот принцип научного подхода к вещам: в мире нет ничего недостойного изучения, все содержит информацию о мире и должно быть изучено.

— Но как же, — возразит носитель здравого смысла, — это ведь естественнонаучный принцип, в нем речь идет о природе! О вещах, созданных не человеком, несущих в себе тайну Творения! Если же эти принципы обратить на рукотворные вещи, выйдет сущее безобразие.

И получаются такие странные «ножницы»: о современных произведениях пишут критики, поэтому филолог, пишущий о них, автоматически становится критиком. Но задача критики, в отличие от науки, — отбор из массы новейшего спорного материала лучших романов, повестей, рассказов и стихов. То есть критик, в отличие от ученого, — это инстанция вкуса. Критики оперируют вкусовыми предпочтениями, подпертыми филологической подготовкой. Поскольку вкус — вещь субъективная, отбор лучшего происходит сложно, многоэтапно: в прессе и премиальных дебатах ведутся критические полемики, которые называются литературным процессом.То, что в результате премируется и выделяется критиками в годовых обзорах, да и просто упоминается в полемиках, как правило, заслуживает некоторого внимания.

Но литературой сегодня занимается столько людей и книг издается столько, что должно пройти несколько лет, а то и десятилетий, чтобы определились писатели, достойные представлять свое время в веках. Вот почему негласное правило филологии — заниматься писателями прошлых времен, чтобы не протаскивать графоманию в вечность, чтобы будущие поколения о нас плохо не думали. Потому что научный принцип — это максимальная объективности, инстанция вкуса и любые личные пристрастия в науке отменяются.

И вот логофил в роли критика оказывает литературному процессу медвежью услугу. Он изучает, например, образы насекомых в современной литературе, и берет материалом первой главы своей диссертации стихи, с которых упомянут паук. По возможности все, потому что другой научный принцип — установка на полноту. Вот сколько вышло книг в этом году — а сегодня каждый графоман может книжку издать, — столько он и обработает. Во второй главе у него — кузнечики, в третьей — бабочки. И вот работа готова, в научных журналах о литературе появляются выдержки из диссертации в роли статей — это обязательное условие перед защитой. Графоманы ходят с задранными носами и всем говорят: обо мне диссертации пишут. А если филолог талантливый, пишет хорошо, ракурс берет интересный — расшатываются критерии оценки, критики начинают осторожничать, а то и вовсе избегать своей главной задачи — четкого критического суждения, утверждения, что хорошо, а что плохо, на их взгляд, в том, что пишут сегодня писатели. 

Так постепенно отменяется литературный процесс и открывается масса возможностей его подмены бизнес-планом, а это ведет к упадку культуры, сужению возможности выбора, обеднению досуга и интеллектуального бытия и общему оскудению нашей с вами жизни. Выигрывает от этого только бизнес, которому все равно: книжный он, цветочный или продуктовый. И логофил способствует этому, поначалу невольно, потом, если бизнес находит его и прикармливыает, с повышенным энтузиазмом, поскольку, в отличие от настоящего филолога, укоренен в современности, а значит, подвержен всем ее соблазнам и издержкам.

Вот такая, господа, у литературы сегодня беда. Поэтому, если вы видите плохую книжку с умным и даже интересным предисловием — знайте: его писал логофил. И следующую книжку с его предисловием не покупайте.