Достоевский во дворе и на сцене

Ставить оперы по романам Достоевского принято с 1929 года, с прокофьевского «Игрока». Причем непременно в прозе. И в интерпретации, актуальной для XX и XXI веков. В спорах об этих постановках сломано немало копий. И еще будет немало сломано…

Очередная премьера прошла в Петербурге, причем одним из действующих лиц стал здесь как бы сам Достоевский. Но с персонажами оперы «Белые ночи Федора Достоевского», поставленной театром «Санктъ-Петербургъ Опера», не все так просто. Музыка и либретто Юрия Буцко, созданные в 1968 году, рассчитаны на двух героев – Настеньку и Мечтателя. Режиссер Юрий Александров «раздвоил» мужскую роль, разделив ее между Мечтателем и Автором (он же – Незнакомец). Следует думать, что Автор этот и есть Федор Михайлович. В таком варианте опера была дважды показана публике, причем в уличном варианте, под вечерним небом Петербурга, действительно в пору белых ночей. Сначала – во дворике театра, а потом – во дворе жилого дома, соседствующего с библиотекой имени Маяковского. Первоначально предполагалось и вовсе вынести ее на набережную Фонтанки, но обошлись двором по соседству: все же и это вполне город Достоевского.

Но вот пришла осень, наступил очередной театральный сезон, похолодало. Оркестрантам неудобно играть в перчатках, а полуодетым артистам и вовсе зябко. Но пышная, в псевдобарочном стиле, сцена театра не очень годится для таких сюжетов. Поэтому роскошная лепнина была скрыта затемнением, а фоном стал четвертый персонаж – символический образ Петербурга с его дождями, неустроенностью жизни, мечтательными туманными видениями. Этот персонаж не говорит ни слова, ибо он – просто проекция на задник, зато дает повод заявить еще об одном премьерном варианте. «Вы увидите сегодня то, чего не видел еще никто, – сказал зрителям перед началом спектакля Юрий Александров. – Это премьера, потому что здесь персонажем будет еще и овеществленный Санкт-Петербург, который вам явится в каких-то видениях. Как совместить прекрасное ощущение от оперы с жестким сегодняшним миром? Это история о нас, об отношении к любви, измене, творчеству, повод покопаться в себе самих. Нам очень важно услышать эту музыку в акустике театра, где слышен каждый нюанс. Двор обкрадывал партитуру, приходилось играть ярко, чтобы все звучало очевидно. Сегодня мы посмотрим на эту партитуру под лупой».

Увы, не получилось. Потому что, как ни странно, слова и музыка в зале перекрывали друг друга и не давали вслушаться в них. К тому же, в большинстве случаев слов было просто не разобрать. Словам – полтора века, а действие происходит то ли сегодня, то ли перенесено в город без времени, каковым и представляется Питер в этой постановке. Так что, поневоле приходилось угадывать: о чем это они поют?

Действие формально не осовременено, и даже костюмы персонажей соответствуют их времени. Но их слова и движения лишены полутонов, голоса доведены почти до крика – для 50-минутного действия внешнего напряжения слишком много. Мечтатель, запеленутый в простыню, бьется то ли в кошмарном сне, то ли в эпилептическом припадке. Настенька, истеричная развязная дама, устраивает полустриптиз с имитацией почти насильственного совокупления с Мечтателем. В горячку отношений этой пары по временам пытается вмешаться Незнакомец со своим чемоданом рукописей. Напрасно! Два главных героя в конце концов чемодан раскрывают, мнут и рвут исписанные листки и разбрасывают их во все стороны. Наверное, так они освобождаются от диктата автора (Автора?) и его сюжета. Но что в результате? Еще один припадок Мечтателя в простыне – смирительной рубашке. А Настенька превращается в… медсестру из эротического фильма. И делает Мечтателю укол из неправдоподобно большого шприца. А на заднем плане открывается двор-колодец с просветом серого неба в городе-призраке. Что ж это – карикатура на романтическом фоне? Кто эти персонажи, кто этот Автор? «Уж не пародия ли он?»

И стоило ли демонстрировать постельную сцену во дворе жилого дома, где нет ограничений по возрасту? По словам Юрия Александрова, он во время уличной премьеры всерьез опасался эксцессов: «Люди, часто нетрезвые, прогуливали собачек, им было странно видеть оркестр в черных фраках, певцов. Они не понимали, как это все могло появиться в их доме. Было страшновато. Потому что из окон тоже выглядывали небритые лица, и я боялся, что в их руках могла появиться какая-нибудь бутылка, которая бы полетела в нас. Но этого не произошло. Удивительно, но ситуация захватила и сплотила всех, кто хотел и не хотел нашей музыки и нашего театра, в какую-то единую историю».

Судя по рецензиям на два «дворовых» спектакля, это не совсем так: мнения разошлись и оказались такими же крайними, как образы персонажей. Едины рецензенты были только в одном: почти всем хорошим в нем спектакль обязан музыке. А сама постановка…

Ну, что поделаешь, может быть, третий или четвертый ее вариант будет вызывать не так много споров. Вот только Достоевский тут лишний. Но спектакль и не претендовал на дословное воплощение романа. Это всего лишь «сценическая фантазия».

Василий КОГАЛОВСКИЙ