Кто говорит со мной о смысле

Порвин А. Стихотворения / Предисловие О. Юрьева. – М.: Новое литературное обозрение, 2011. – 240 с. (Серия «Новая поэзия»)

Кто говорит со мной о смысле

Новая книга Алексея Порвина, вошедшая в шорт-лист Премии Андрея Белого и премии «Дебют», – отдельный голос в современной поэзии. Олег Юрьев, автор замечательного предисловия к книге, пишет о родословной поэта, возводя ее к риторическим виршам XVII века и завершая легендарным поэтом питерского андеграунда Михаилом Ереминым.

Характерны немногочисленные посвящения стихов Порвина: Григорию Дашевскому, Второе Подражание Американцам, Илье Кукулину, Наталье Горбаневской, Михаилу Айзенбергу, Леониду Аронзону, Соловью (название стихотворения), Синице (опять название), Игорю Булатовскому, Станиславу Красовицкому, нужно упомянуть и эпиграф из Райнера Марии Рильке. Настаиваю на птичьих координатах поэзии Порвина – кажется, что для него и голоса поэтов – почти те же Соловей и Синица.

Хотя нельзя не заметить интонационного родства некоторых стихов с Григорием Дашевским, которому принадлежат проницательные слова о Порвине, вынесенные на обложку книги: «Не говорящая стихами фигура поэта, но и не стихи как самодостаточный объект; а взаимодействие двух подвижных существ, внешнего и внутреннего, укрывание одного существа в другом – вот что мы видим в стихах Алексея Порвина». Поэт, в самом деле, прячет собственное «я», что вообще характерно для современной поэзии. Отказывается он и от крайности этого процесса – передачи своего голоса другому, от персонажной лирики (Борис Херсонский, Мария Степанова и многие другие).

Главный персонаж поэзии Порвина – не лирический субъект, а язык. Не случайны несколько программных стихотворений в книге. Вот одно из них.

***

В обитель умыслов не вхожи

слова, не значащие нас;

не отправляй словарь на небо –

оно сгорит.

Кто говорит со мной о смысле,

когда язык, обжитый вскользь,

есть пламя, стиснутое нишей

не наших фраз?

Теснятся искры, но не выйти, –

здесь дверь – вода, и нет окна;

они уходят в угасанье

и там живут.

Везде им тесно, так оставь же

словарь мерцать и трепетать:

смотри в огонь – так замышляют

вглядеться в свет.

Кажется, стихи Порвина отвечают давнему призыву Михаила Айзенберга: «Новый нужен – понимаешь? / Новый, нового новей. / Кровь другая. Череп новый. / Первый свищет соловей / в голове его садовой».

Порвин создает на наших глазах свой особый язык, где все слова – таинственные знакомцы. Даже известный романс становится материалом для этого нового, несколько инопланетного языка («гори, гори, моя, то – нет»). Причем это не хлебниковская заумь, не обериутский абсурд, не мандельштамовские сцепления. Ближе всего (тут прав критик Валерий Шубинский) эта поэзия Пастернаку с его ассоциативными рядами. Но в стихах Порвина нет пастернаковской горячности, они как будто немного приморожены. В них «темнота бела», постоянно сталкиваются тепло и холод, которые взаимодействуют не смешиваясь. Медитативность Рильке переходит в императивность Тютчева (Юрьев заметил избыток повелительного наклонения в стихах Порвина).

Поэт не заклинает мрак и холод, он их не боится. Стремление «остаться тишайшей водой» не означает крайнего смирения. У Порвина чувствуется гордость, самостоянье человека, который растворен и в природе, и в языке, и в творчестве, и в чудотворстве. Вот эта принадлежность к обоим мирам делает поэзию Порвина почти религиозной.

Но как мне, знаешь, хочется

на Господнем на пути

согласным, не сбиваемым

камнем в небо прорасти.

Елена ГРОДСКАЯ