Тот тон

Михаил Новиков. Природа сенсаций: Рассказы. Предисловие Леонида Костюкова. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. (Серия «Уроки русского»).

В аннотации к книге читаем: «Михаил Новиков (1957 – 2000) – автор, известный как литературный обозреватель газеты “Коммерсантъ”. Окончил МИНХиГП и Литинститут. Погиб в автокатастрофе. Мало кто знал, читая книжные заметки Новикова в московской прессе, что он пишет изысканные, мастерски отточенные рассказы. При жизни писателя (и в течение более десяти лет после смерти) они не были должным образом прочитаны. Легкость его письма обманчива, в этой короткой прозе зачастую имеет значение не литературность, а что-то важное для понимания самой системы познаний человека, жившего почти здесь и сейчас, почти в этой стране. В данную книгу избранных рассказов Михаила Новикова включены тексты, выходившие в авторском сборнике “Школа одиночества”, журналах “Соло”, “Сельская молодежь” и др., газете “Гуманитарный фонд”, а также не опубликованные прежде».

К биографическим сведениям нужно добавить, что до поступления в Литинститут и вхождения в Союз писателей (был и такой факт, Варвара Бабицкая, автор рецензии на книгу на портале «Openspace», называет его для того времени и для человека такого поколения и круга «удивительным») у Новикова были самиздатские публикации. В начале 80-х он печатался в самиздате и входил в группу Ивана Ахметьева и Михаила Файнермана. Среди его разнообразных профессий до журналистики – в том числе инструктор по горным лыжам. Судя по всему, Новиков был человеком авантюрной складки, можно сказать, эксцентричным.

Герой Новикова – это персонаж чеховского типа, не нашедший себя в жизни. В завершающем сборник рассказе «Из Северного Чертанова» его герой Ровленков, «давний любитель рока», «убежден, что находится под каблуком у своего семейства, убежден… что несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг. Библейский подтекст этой фразы, расширяющий смысл простой житейской истории, согласуется с предметом поклонения Ровленкова – группой «Genesis»; для непонятливых автор в начале поясняет, что в переводе это значит «Сотворение» и совпадает с названием Книги Бытия в Библии.

Однако в прозе Новикова герой и сюжет имеют значение не первостепенное. Проза эта строится по законам поэтическим, ритм фразы завораживает. Неслучайно замечание Леонида Костюкова, автора предисловия, что «проза Новикова подпитывалась поэзией – лианозовцами, минималистами-конкретистами». Где лианозовцы – там, конечно, и обэриуты. Построение некоторых абсурдистских рассказов напоминает Введенского, которого, по словам Костюкова, Новиков «обожал».

Вот пишу и ловлю себя на мысли, что все не то и не о том. Какие-то внешние черты. Да, поэтические цитаты (Всеволод Некрасов, Евгений Сабуров; да, главное – стиль. Но был какой-то особенный смысл в этой внезапно оборвавшейся жизни, и смысл этот, скорее всего, отразился в рассказах.

Опять следует помянуть Чехова и вообще классическую русскую литературу. Герои Новикова (почти все) ищут чего-то: «Кто нас бросил сюда? Где нам следует быть? Где место нашего счастья?» («Мощь моторов»). Герои эти чувствуют свою богооставленность. Как бы огромная черная птица накрыла их своим крылом и так зависла. В этом смысле рассказы Новикова в чем-то остались в своем времени (тут отчасти права Варвара Бабицкая). Но конец 80-х – начало 90-х прошлого века, когда были написаны некоторые рассказы (реалии легко опознаются), как мне кажется, являются некоей матрицей человеческого существования – с одной стороны, «мы ждем перемен», а с другой – разброд и шатание «у бездны на краю».

По точной реплике Костюкова, рассказы Новикова – «то ли своеобразный рай на Земле (с разумными издержками), то ли мягкая версия Апокалипасиса». Герои Новикова бегут, но бегут часто на месте, пробуксовывая. Парадоксальным образом это нередко бег с препятствиями, но не внешними, а внутренними. Герои сами обрекли себя на промежуточное состояние «людей поздней осени» (название одного из рассказов). Они сами – творцы своего тупика. Автор относится к героям и с сочувствием, и с долей отстраненности. О степени их автобиографичности можно только гадать.

А ритм что-то обещает, заговаривает, уговаривает: «Обстановка в осеннем парке такова, что обеспечивает легкую победу рассказчику, взявшемуся описывать ее: вот листья, деревья, аллеи; вокруг темнеет; исчезает из виду луг в низкой пойме за Москвой-рекой; серая, как из дождя высеченная колоннада, последняя прихоть владельцев усадьбы – последняя, ибо выстроена в двенадцатом году нашего века двадцатого, – сливается с фоновыми соснами: это, конечно, чтобы потом, ночью, стать удвоенно-черной; часть статуй укрыта уже целлофаном, но многие еще бегают голые и античные. Что говорить, слово само — «аллеи»: удар гонга, сразу тот тон».

В лучший рассказах Новикова – «тот тон», похожий на обреченное, и глубокое, и прерывистое дыхание.

Елена ГРОДСКАЯ