Обратное движение

Фестиваль «Кинотавр», 21-й по счету, завершился своеобразным «Перемирием»: во-первых, так называется фильм Светланы Проскуриной, взявший Гран-при, а во-вторых, именно здесь, в Сочи, российские кинематографисты попытались разрешить непримиримые противоречия.

И финальный расклад, и все течение фестиваля, где на круглых столах и пресс-конференциях пытались найти общую точку опоры, - все это действительно можно назвать попыткой «перемирия». Насколько оно удалось, покажет недалекое будущее. Если следующий «Кинотавр», несмотря на новые принципы финансирования, принятые Кремлем взамен старых, сработают, если в Сочи будет что показывать, если хотя бы половину программы составит арт-кино, а не коммерческие поделки, тогда консенсус между администрацией и творцами можно считать удавшимся. Если же нет, тогда программу поддержки кинематографа вновь пересмотрят: в таком случае уйдет еще как минимум года два-три, прежде чем мы вновь сможем увидеть новые фильмы. Поскольку многие эксперты настроены пессимистически, ибо никакой реальной поддержки государства арт-кино государство не оказывает, распределив госсредства между восемью крупными студиями в надежде на коммерческую отдачу, новейший эксперимент рискует с треском провалиться.

Нынешний «Кинотавр» можно считать в каком-то смысле чуть ли не последним: уже сегодня отборщики жалуются, что выбирать особенно не из чего, и составить программу довольно-таки затруднительно. Ибо крупные студии – вроде михалковской «ТРИТЭ» или «Централпартнершип» займутся исключительно коммерческим продуктом. Фестивали же существуют вовсе не для демонстрации жанровых фильмов типа «Любви в большом городе» или «Жары» - у них совсем другие задачи. Тем ценнее усилия, предпринятые «Кинотавром»: похоже, отныне это единственная площадка, где можно всерьез обсудить проблемы российского кино – и не только финансовые, но и творческие, идеологические, теоретические.

В этом году интеллектуальное напряжение чувствовалось особенно: почти как в Канне, где шик-блеск, гламур и глянец никогда не могли затмить подлинную суть главного фестиваля в мире, которая состоит в особом отношении к кино - как к искусству, стремящемуся стяжать истину. А не только развлекать и обеспечивать миллиардные прибыли. Известно, что в Канне никакой Кэмерон, ни даже Тим Бёртон, не говоря уже об американских режиссерах классом пониже, не имеют не единого шанса. Точно также на «Кинотавре», по крайней мере в последнее время: ни один коммерческий фильм не стал фаворитом – даже такой профессиональный и симпатичный, забавный и талантливый, как скажем, «Человек у окна» Дмитрия Месхиева. Единственная уступка жюри – главный приз за актерское исполнение Марии Звонаревой: на большее «Человек у окна» не мог бы рассчитывать.

Удивительно другое: приз за режиссуру картине «Счастье мое» Сергея Лозницы, показанному за месяц до «Кинотавра» в Канне, где у него был высокий рейтинг и большие надежды на один из призов. В отличие от Тима Бёртона, возглавлявшего в этом году Каннское жюри и картину не заметившего, наш Карен Шахназаров, надо признать, не посрамил своей должности председателя большого жюри, отметив эту радикальную, страшную, беспощадную картину вторым по значению призом (на первый все же не осмелился). Спасибо и на этом: опасались, что Шахназаров запишется в ярые противники фильма Лозницы, который наши квасные патриоты уже объявили «антирусским» и, понятное дело, «человеконенавистническим».

Скажем, председатель попечительского совета «Кинотавра» Федор Бондарчук высказался ясно и недвусмысленно, что, мол, совершенно не согласен с жюри и считают этот фильм «полным ненависти». Возможно, какая-то – пусть микроскопическая – доля истины в этом есть: «Счастье мое», жуткое путешествие вглубь России, страны монстров и недочеловеков, фантасмагория ужасов выдает «сердечную недостаточность» автора, леденящий холод, с каким он препарирует свой «предмет». С другой стороны, г-н Бондарчук, персонаж гламурной тусовки, не выезжающей за пределы Рублево-Успенского шоссе (разве что на Лазурный берег), судить адекватно о «реализме» этой картины не в состоянии. Тем более что Лозница и не стремился сделать «документальный» фильм: это, повторимся, кошмарная фантасмагория, а не наблюдение за жизнью через замочную скважину или, скажем, через глазок кинокамеры. Все гораздо сложнее: тот объемный, ужасающий, безысходный портрет России, который выдал на-гора этот режиссер, бывший «советский», а ныне – украинский, имеет весьма косвенное отношение к истинному положению вещей. Хотя, конечно, доля истины в этом портрете есть: кривое зеркало, в которое лучше всмотреться, чем сразу вопить, что амальгама подпорчена. Подпорчена, но не настолько, чтобы говорить о полном искажении.Что же касается собственно режиссуры – а приз был дан именно за режиссуру – то здесь Лознице равных нет. И не только в сочинском, но и в каннском контексте: хотя каннский, как вы догадываетесь, гораздо сильнее. Тут впору говорить о шедевре: а много ли вы видели шедевров за последнее время в России?

Вторая картина, которая вполне могла бы тягаться со «Счастьем моим» - «Другое небо» Дмитрия Мамулия, аскетичное, строгое, высококультурное (даже слишком, как заметила одна язвительная критикесса) повествование о малых сих, о гастарбайтерах-таджиках, прибывших в Москву без связей, языка, денег, перспектив, надежд и пр. Без ничего, что составляет основу человеческого существования, без всего, на чем зиждется человеческое достоинство. И тем не менее – и это отметили все критики – этого самого достоинства не утерявших. В пересказе может показаться, что это очередная политкорректная лабуда, экзерсис сытого человека на тему бедных, униженных и оскорбленных, - однако это далеко не так. Во-первых, «Другое небо» - почти немой фильм, где все понятно при помощи пластики, а не ширококовещательных заявлений и гуманитарных призывов; во-вторых, режиссерски он столь безупречен, что исключает подозрения в спекуляции любого рода. Обидно, что сочинское жюри оставило картину почти без наград (кроме «утешительного» приза за музыку), предпочтя ей «Перемирие» Проскуриной – картину тоже в своем роде замечательную, но не столь безупречную, как «Другое небо». Более, скажем, так витиеватую и маньеристскую (хотя, слава Богу, не без вкраплений спасительной иронии), нежели фильм Мамулия.

Кстати, и критики наградили своими призами именно эти картины: в лидеры таки выбился Лозница, Мамулия занял второе место, специального упоминания удостоился дебютант Андрей Стемпковский («Обратное движение»). Интересно, что финальный расклад почти совпал с критическими предпочтениями, что бывает очень и очень редко: как правило, критики всегда дают свои призы картинам более радикальными, жюри ведет себя гораздо осторожнее. Столь поразительное единодушие, совпадение почти по всем пунктам, свидетельствует об отрадной тенденции: фестивали становятся более требовательными к форме, к поиску, к перспективам развития языка кино. То есть ко всему тому, что, скажем, и выдвинуло Канн за долгие годы на первое место. Даже Нобелевская в области литературы и английский «Букер», самые престижные в области литературы премии, остались далеко позади Канна, который многие и многие годы занимался поисками талантов, новых течений и перспектив. В этом преимущество кино над литературой: если Нобелевская иногда тащится в хвосте прогресса (ее не получил ни Фолкнер, ни Джойс), то Канн – впереди его. Безо всяких преувеличений. Если бы Россия так умело не разбазаривала бы свои богатства, если бы средства поступали прицельно и шли бы на кинематограф и его развитие, а не на блокбастеры, в которых мы все равно не сильны, она вполне могла бы составить конкуренцию любой другой стране - в области кино в частности. Уровень работ (и чисто формальный, и любой иной, вплоть до философского), показанных на нынешнем «Кинотавре» - тому свидетельство.

Диляра ТАСБУЛАТОВА